[RoksiG]

Начало; Часть 2; Часть 3, Часть 4, Часть 5

Название: Douce Dame Eleonor
Автор: Roksan de Clare
Бета: Контесса, Kage Tsukiyama
Исторический период: 1309-1310 года
Размер: макси
Пейринг/Персонажи: Хьюго ле Диспенсер / Элинор де Клер / Эдуард II Карнарвонский
Категория: джен, гет
Жанр: общий
Рейтинг: R
Краткое содержание: В феврале 1310 года Хьюго ле Диспенсер Младший сбегает во Францию на турнир. Наказанием за подобный поступок является конфискация земель. Что в этом случае делать любимой племяннице короля и жене Хьюго Элинор?

Дорога от Ратленда до Лестера заняла несколько дней. Обычно путешествия не доставляли Элинор особых неудобств. Обладая природной живостью и любопытным нравом, она сожалела только, что они ограничивались одной Англией, тогда как ее подруги даже ниже по происхождению, чем она, имея французские корни, уже не раз успели посетить эту страну, родину молодой королевы. Именно там сейчас находился ее муж, нужно будет помолиться за его безопасность. Ее Хьюго добывал сейчас славу и, возможно, будущее благосостояние на турнирах. Зато благодаря его побегу Элинор оказалась втянута в игру, больше похожую на шахматную. При этом ей не открыли, что за фигуру она представляет: пешку, королеву или что посередине.
Всю дорогу Элинор оставалась безучастной и неразговорчивой по отношению к сопровождавшим, ограничиваясь короткими фразами. Наконец сообщили, что они встретились с эскортом, прибывшим сопроводить их в замок Лестер. Возглавлял отряд Пирс Гавестон.
— Дорогая сестра, — он широко раскрыл объятия.
— Дорогой брат, — сделав пару шагов навстречу, она повторила его движение.
Они прикоснулись щеками, изображая родственный поцелуй. Далее Пирс подсадил Элинор на лошадь, чтобы дальнейший путь она могла проделать верхом.
— Ты так молчалива, сестра.
Пылинка и вороной конь Пирса Гавестона ступали рядом шаг в шаг.
— Пусть простит брат мою немногословность. Путь был долог и утомителен, — Элинор одарила спутника легким поворотом головы.
— Или же ты приберегаешь ласку и улыбку для другого?
В стенах замка Лестер уже можно было различить камни, а на высокой сторожевой башне наверняка отдали приказ опустить ворота. Элинор недолго оставалось любезничать с навязанным ей родственником.
— Мои ласки и улыбки предназначены для другого. В этом ты прав, брат.
— Не будет ли любезна дорогая сестра открыть его имя? Или же это сердечная тайна? — Гавестон даже не пытался скрыть насмешку.
— Не тайна. Его имя Хьюго.
— Как скучно, — Пирс даже сделал вид, что зевнул. — Но он сейчас за морем, и было бы жаль, если бы губы моей прекрасной сестры так и остались скорбно сомкнутыми, а изящные пальчики не прикоснулись с нежностью к кому-либо, жаждущему этих прикосновений.
— Ты не прав, мой любопытный брат. Тот, о ком мы говорим, гораздо ближе: в осажденном велением нашего короля замке. Но я надеюсь, что скоро все, о чем мы говорили, случится. Как только выяснятся некоторые недоразумения.
— Ты неподражаема!
Наконец-то они оказались во дворе замка. Гавестон помог Элинор спуститься с лошади. Она предполагала, что ее не будут приветствовать звуками труб, и тем не менее для пребывающего здесь королевского двора стояло подозрительное спокойствие.
— Я бы хотела увидеть королеву.
Она слишком уж погрузилась в свои мысли и волнения: рассматривая землю под ногами и сделав поспешный шаг, даже не заметила, что сопровождающий, замешкавшись или намеренно, не отступил, пропуская ее. Как бы то ни было, результат стал конфузом для Элинор, но не для Гавестона.
— Попалась, лиса! — положение, при котором она стояла, уткнувшись лицом ему в грудь, Гавестона явно забавляло.
— Будь осторожен, волк! Охотники не дремлют, — повторяя его тон, ответила Элинор, даже не намереваясь оттолкнуть Гавестона или отодвинуться. — Что скажет твоя жена, когда увидит, как, не скрываясь, ты обнимаешь другую женщину?
Пирс Гавестон оставил ее и отступил, не капитулируя, а продолжая свою игру.
— Не увидит, поскольку ее здесь нет. Как и Прекрасной Изабеллы, — он взял ее под руку.
— Тем хуже для тебя, — вот так, вместе, как добрые друзья или любовники, они шествовали к замку. — Она могла бы стать твоей защитой от его гнева. Разве допустимо дворовой шавке пытаться урвать добычу льва?
— У лисички острые зубки. Это хорошо, — беззлобно отвечал Гавестон. — Что касается такой лакомой добычи, то азарт охотника подогревается соперничеством, пусть даже таким никчемным. Тебе же, сестра, хочу дать совет: не делай глупостей, и получишь, что желаешь, и даже больше.
— Я обещаю прислушаться к твоему совету, но не обещаю исполнять, — Элинор понимала, что шпильки летят не в ту сторону. Ей следовало обратиться в слух и разыграть смирение, но она действительно чувствовала себя загнанным зверем и огрызалась. Слишком уж очевидно для нее было, какой ценой ей придется купить прощение для Хьюго.
С королем ей предстояло увидеться вечером на торжественном обеде в ее честь. Время до этого принадлежало полностью ей, и она собиралась потратить его на отдых и на маленькие женские хитрости, чтобы предстать пред коронованным дядей не просительницей, а прекрасной гостьей, ради забавы случайно оказавшейся в этих краях.
Хозяин тоже оказался гостеприимен, хотя сам пока и не показался. Прилежные служанки, три миловидные девушки, призванные исполнить любой каприз Элинор, предложили снять дорожную усталость, омыв тело. Она не желала искать повода отказаться от подобной процедуры, но не ожидала, что купание может оказаться еще и настолько приятным.
Девушки наполнили огромную лохань горячей водой, затем влили туда отвары розмарина, бузины и донника и высыпали сухие лепестки красных роз. Элинор медленно переступила через борт, давая ногам привыкнуть к теплу, присела, потом погрузилась полностью с головой, наслаждаясь теплом. Это так было похоже на купание византийской принцессы, как представляла его себе Элинор. Девушкам не надо было приказывать, они все знали сами и делали наилучшим образом. Когда купальщица изволила вынырнуть из купели, одна из девушек тут же расположила на бортике лохани сложенную в несколько раз мягкую ткань так, чтобы Элинор могла опереться о борт шеей, не причиняя себе неудобства. Она не успела удивиться, зачем другая девушка мостит подобное приспособление с другого края лохани, как все открылось само собой. Девушка аккуратно перехватила лодыжку правой ноги Элинор, водрузила ее на бортик, а после начала массировать ступню. Позже подобным образом она поступила и со второй ногой. Тем временем девушка с противоположной стороны намылила волосы Элинор смесью взбитых желтков и ромашки. Третья девушка следила за тем, чтобы вода в купели была постоянно теплая, доливая по необходимости горячую и добавляя еще трав.
Когда девушка, колдующая у изголовья, начала аккуратно промывать волосы, пробуя их между пальцами на легкий скрип, Элинор поняла, что она не восточная принцесса, а древняя богиня, а эти трое — ее верные жрицы, призванные ублажить и задобрить божество.
Обряд поклонения был закончен, разомлевшая и довольная богиня позволила себе немного понежиться в воде, пока та не начала остывать, напоминая о бренном смертном теле. Только тогда преобразившаяся Элинор встала, а девушки тут же укутали ее плечи простыней. Волшебство продолжалось. Мона, так звали старшую жрицу, отвела Элинор ближе к огню, чтобы просушить и расчесать ее волосы. Пальцы Моны были мягкими, словно она никогда не знала тяжелой работы, а руки ловкими: ни разу она не то что не дернула Элинор за волосы, а даже не причинила неудобства, которое может возникнуть при распутывании прядей. И сидящая у очага Элинор вдруг ощутила себя безмятежной кошкой, которую чешут за ушком. Она уже почти готова была заурчать подобно этому зверю, но Мона уже закончила и взяла Элинор за руку, приглашая подняться и пройти к расстеленной кровати.
— На дворе белый день, — ворчала Элинор, впрочем, без всякого сопротивления позволяя себя уложить. Еще одно чудесное превращение: теперь она словно капризный ребенок.
— Вот это поможет превратить день в ночь, — Мона надела на Элинор небольшую шелковую маску, оставляющую открытым лоб, щеки и рот, но не имеющую прорези для глаз.
— Так лучше, — подтвердила она. Сон или блаженная истома овладели ее телом. Она успела сделать только вздох, как услышала почти над ухом бархатный голосок Моны.
— Миледи… Пора просыпаться…
Оказалось, что она безмятежно проспала несколько часов. Снова девушки засуетились вокруг Элинор, как пчелы вокруг цветка. Они заплели ее волосы в косы, уложив вокруг головы и закрепив сеточкой с жемчужинами. Далее пришла очередь платья, подаренного Изабеллой, и одолженных ею же украшений. Находясь в полной готовности, Элинор посмела предположить, что будет одной из красивейших дам, присутствующих на королевском обеде. Все так и случилось, учитывая то, что она была единственной дамой. Кроме нее из присутствующих особ женского пола была разве что еще танцовщица в ярко-красном платье, не скрывающем ни один изгиб тела.
Под скорую мелодию она кружила по залу, выделывая невероятные фигуры и иногда застывая на мгновенье в изысканных позах. Вот она схватилась за края одной их своих юбок и, взмахивая руками, как птица крыльями, очень быстро завертелась вокруг себя, перебирая по полу босыми ногами. Экстаз танцовщицы передался и королю Эдуарду: он стучал бокалом по столу в ритм музыке и движению, а когда девушка упала на колени и, выгнувшись так, что платье опустилось и обнажило грудь с острыми темными сосками, затряслась, изображая любовный экстаз, издал громкий победный крик.
— В этом есть нечто варварское, — обернулся Эдуард к сидящей по его правую руку Элинор. — А почему ты не притронулась к еде? Невкусно?
Как ни старалась Элинор, но горло словно сжал спазм, и она не могла проглотить ни кусочка. Не соблазнили ее ни сочные жареные голуби, ни запеченный нежный лосось, ни молочный поросенок, ни поданная на подушке из моркови и яблок ароматная оленья вырезка — наверняка добыча, затравленная Эдуардом накануне. Она не испытывала волнения, страха или стыда за то, что должно произойти. Странное дело: находясь рядом со своим Светлым рыцарем, она не испытывала даже душевного трепета от исполнения мечты. Не имело значения, что не свободна она, не имело значения, что он не свободен — он сам закон, и такая малость никогда не останавливала коронованных особ, — не имело значения, что их связь запретна по причине близкой крови. Элинор догадывалась о происхождении своего недомогания, и нужно только немного времени, чтобы все подтвердилось, но и это не имело значения. Она стала равнодушна ко всему, может, именно в подобное спокойствие погружаются осужденные, когда видят плаху. Разница лишь в том, что она не может рассчитывать на милосердие Господне и должна продолжать жить, нося, как клеймо, свой грех.
— Мужчин красит необузданная дикость, тогда как женщинам к лицу воздержанность, — в горле пересохло, и единственным способом утолить жажду в противоречие сказанным только что словам был глоток вина. Напиток оказался неразбавленным, но мягким и приятным. Опуская бокал на стол, Элинор чуть дольше, чем следовало, задержала руку, чем не упустил воспользоваться Эдуард. Он поднес ее ладонь к губам и поцеловал слишком уж вызывающе-откровенно, слегка прикоснувшись зубами к костяшкам у основания пальцев.
— Моя маленькая Нора превратилась в святошу? — удачная охота, откровенные танцы, выпивка и присутствие покорной, молчаливой молодой племянницы подогрели и опьянили короля. Вино и ей помогло стать смелее. Бросив беглый взгляд на Эдуарда, как будто он был простым рыцарем, оказавшимся волею случая рядом с ней, Элинор отвернулась, чтобы продолжить наблюдать за танцовщицей. Полилась мелодия, медленная и тягучая, а движения девушки стали плавными, манящими, завораживающими. — Или же ты боишься запачкать платье? Этому затруднению есть решение.
Элинор обернулась, заметив боковым зрением, что Эдуард, отпустив ее руку, потянулся к тарелке с устрицами. Она прекрасно знала, что за подобным яством закрепилась слава чудодейственного средства, разжигающего любовный жар. Принять подобное угощение означало отрезать себе все пути для отказа.
— Я никогда ничего подобного не ела, — откровенно призналась она.
— Тогда ты просто должна попробовать.
Разве у нее оставался какой-то выбор, когда створка устрицы оказалась у ее рта? Элинор проглотила содержимое. Устрица была скользкая, но проглотить ее все-таки удалось легко. Элинор почувствовала приятную кислинку от лимонного сока и почему-то привкус ореха, но в подобной редкости она не распробовала ничего особенного.
— Вкусно? — Элинор кивнула. Все, что дается с королевских рук, не может быть неприятным. — Тогда еще одну.
— Благодарю, Ваша Милость.
— Эдуард. Сейчас просто Эдуард.
Для того, чтобы проглотить вторую устрицу, понадобилось некоторое усилие, и это не укрылось от Эдуарда.
— Пей! — приказал он. Элинор подчинилась, сделав несколько глотков вина из бокала Эдуарда, пока привкус устрицы не исчез. Она так увлеклась, что неосторожно слизнула с верхней губы капельку языком, чем привела короля в восторг. — И еще! — он снова протянул ей устрицу.
Внезапно их идиллию прервал вопрос Гавестона. Эдуард тут же обернулся к графу Корнуоллу, и если бы в другой ситуации Элинор почувствовала ревность или раздражение, то теперь она была даже благодарна: пытка королевской щедростью закончена.
Творилось что-то нехорошее. Шнуровка сдавливала бока, и дышать становилось тяжело. Гул музыки, разговор Гавестона и короля сливались в один звук. Даже легконогая танцовщица вдруг начала неимоверно громко топать. Чтобы прийти в себя, Элинор снова сделала несколько глотков вина, но стало только хуже. Кто-то прикоснулся к ее руке, и она вздрогнула, когда увидела ребенка не более пяти лет с лицом, испещренным морщинами. Почему-то она у не сразу догадалась, что это карлик, королевский шут. С серьезным видом он отошел на несколько шагов и поманил Элинор за собой. Ни Эдуард, ни Пирс Гавестон не обращали на него никакого внимания. Об Элинор словно тоже забыли. Они пили и вели какой-то важный спор, потому она встала и пошла за странным провожатым.
Наивно было бы предположить, что за открытой карликом дверью была страна, где нет холода и болезней, а звери разговаривают человеческим языком. Там оказалась всего лишь роскошно обставленная комната с большой кроватью под расшитым балдахином — несомненно, королевская спальня.
Карлик с самым серьезным выражением лица, не проронив ни звука, низко поклонился Элинор, крутанулся на пятках и убежал, сверкая подошвами сапожек, оставив ее в одиночестве и нерешительности. Что же ей делать? Жестоко со стороны Эдуарда вовлекать ее в подобные игры, но не оставить подсказок. Не имея и не желая иметь опыта тайных отношений, нечего было рассчитывать на свою проницательность.
Все усложнялось еще тем, что в желудке вдруг поднялся настоящий бунт. Элинор ходила из угла в угол и от стены к стене, держась руками за больное место. Может ли так случится, что Господь, благословив ее, теперь наказывает за еще несостоявшееся прелюбодеяние, отбирая дарованное?
Звук открываемой двери и шагов возвестил, что наконец-то о ней вспомнили. Ожидаемо, это был Эдуард, и, ожидаемо, он был один. Элинор присела в приветствии, понимая, что вышло неловко: она с трудом сдержала порыв согнуться чуть ли не вдвое от резкой боли.
— Такая бледная… Испуганная девочка… — Эдуард подошел совсем близко. Он осторожно придерживал шею Элинор так, чтобы они могли смотреть друг другу в глаза. Пальцами другой руки он осторожно очертил подбородок Элинор, не давая опустить голову. Она воспользовалась возможностью и потерлась о его ладонь щекой. Со стороны это походило на поощрение и ласку. Эдуард так и воспринял: правая рука его переместилась на поясницу племянницы. Может, потом она и устыдилась бы подобного порыва, но ее жест вовсе не означал заигрывание. Все было гораздо проще, и о подобной прагматичности точно не следовало знать восторженному Эдуарду. Королевское прикосновение исцеляет. Стоило воспользоваться близостью короля, проверить истину и помочь себе.
Дальше произошло нечто совсем безобразное и постыдное. Устрицы и вино оказались на полу, а еще на красно-синем расшитом котарди Эдуарда и даже на платье Элинор. Легенда говорила правду: она чувствовала себе несколько лучше и даже легко настолько, чтобы развернуться и, подобно карлику, сбежать из покоев. Она этого не сделала, но смотреть на перекошенное лицо Эдуарда стало невыносимо. Элинор который раз клялась, что она не будет прибегать к лживым уловкам подобного рода, но пусть лучше Эдуард в страхе покинет ее, решив, что ее задела черная смерть, чем останется наблюдать подобный позор. Элинор отступила, схватилась за живот и начала оседать на пол.
Неожиданно ее подхватили на руки, оторвали от земли. Элинор приподняла веки: ее благодетелем был король Эдуард. На его лице не было отвращения, только беспокойство и даже страх. А для Элинор не было в мире ничего, кроме этих сильных рук и серых, таких родных глаз. Элинор прикрыла веки и плотнее прижалась к Светлому рыцарю, пытаясь вот так впитать в себя каждую минутку внезапного безмятежного счастья, что охватило ее.
Когда Элинор пришла в себя, она все также находилась в королевской спальне. На ней не было ни платья, ни обуви, только нижняя сорочка, но то, что Эдуард не воспользовался ее беспомощностью, она знала наверняка.
Разложив на прикроватном столике мешочки и скляночки, возле нее суетился худощавый, крючконосый, седовласый мужчина в черном. Нетрудно догадаться, что это один из лекарей, которого послал Эдуард для спасения племянницы.
— Чтобы лечение вам не навредило, мне необходимо кое в чем убедиться, миледи, — не проявив никакой реакции на «воскрешение» Элинор, лекарь указал на ночной горшок.
Она предполагала, что именно нужно уточнить лекарю, и желала подтвердить свои догадки даже более него.
Все время, пока лекарь отсутствовал, Элинор не находила себе места. Она скромно полулежала в королевской кровати, нервно сминая в ладонях края сорочки.
— Выпейте это, — наконец-то вернувшийся старик протянул Элинор чашу с каким-то варевом. — В подобной ситуации я бы предложил пациенту отвар полыни и мяты для очистки желудка, но не в вашем положении, миледи.
— Что с моим ребенком? — прекрасно понимая, к чему он клонит, но пребывая в раздражении от того, что лекарь не прямо сообщил ей новость, а начал с намеков, довольно резко спросила Элинор.
— Значит, для вас, миледи, это не новость.
— С моим первым ребенком было все совсем по-другому, — она смягчила голос, добавив к беспокойству меда: лекарь словно упрекал ее в чем-то постыдном, но ей неизвестном.
— Тогда или сейчас не насторожило отсутствие крови, головокружения, тошнота по утрам? — лицо врачевателя презрительно скривилось, но, предупреждая возможный скорый повторный вопрос, он снизошел до ответа. — Ваш ребенок в полном порядке. Его Милости Эдуарду это уже известно.
Злобный лекарь, потеряв интерес к Элинор как к особе, но не как к пациентке, дал тщательные распоряжения тенью стоящей возле кровати Моне.
— Какой неприятный тип, — проговорила Элинор ему вслед, когда он наконец-то соизволил удалиться.
— Для Бевилаквы нет секретов в теле человеческом, но что касается людских страстей и порывов души, то тут он полный профан, — тут же защебетала Мона, склоняясь низко к Элинор, словно они были подругами. Служанка слишком много себе позволяла, но в этот момент Элинор не горела желанием заниматься ее воспитанием.
— Если бы он следовал совету выбранного имени, то растворил бы собственную желчь, — не Моне, а скорее закрытой за лекарем двери высказала оскорбленная Элинор.
— Не понимаю, — чирикнула юная особа, поправляя подушку подопечной.
— Не ломай над подобными пустяками голову, — благосклонно разрешила Элинор.
Мона успела приготовить отвар в соответствии с наставлениями сердитого лекаря Бевилаквы и уже начала поить им Элинор, когда, наконец, в свои покои вернулся король.
Элинор отодвинула руку Моны с чашей и, поджав ноги, устроилась так, чтобы выглядеть бодро и совсем не беспомощно. Эдуард дал знак, и служанка, посчитав это временным освобождением от обязанностей, поклонилась королю и, продолжая держать голову опущенной, осторожно попятилась к двери. Только оказавшись вне поля зрения Эдуарда, она позволила себе развернуться и выскользнуть из комнаты.
Творилось что-то неладное. Элинор предполагала, что после случившегося любовный пыл Эдуарда охладеет. Какая-то ее часть даже ликовала, видя в этом Длань Божью, остановившую блуд. Другая часть Элинор, та, которая, как ценный талисман, наивно хранила нежную влюбленность в Светлого рыцаря и восхищалась молодым богом Эдуардом, тихонько сожалела об утерянной возможности. Она уверила себя, что все останется как прежде: король Эдуард — ее тайная мечта, а сама Элинор — верная жена, но в этот новый-старый уклад не входила его пренебрежительная холодность.
— Рад лично убедиться, что вы в добром здравии. Оставайтесь здесь и ни о чем не беспокойтесь.
Доброжелательные слова Эдуарда были жесткими и холодными, как гранит. На его лице не было ни тени сочувствия, скорее, равнодушие или даже брезгливость.
— А как же вы? — в отчаянии это прозвучало так, словно она себя предлагала.
— Замок достаточно велик, чтобы находиться в отдалении от вас, леди Диспенсер.
Значит, он все же чем-то недоволен, даже озлоблен, но явно не тем конфузом, что случился совсем недавно. Эдуард все же выказал обиду и тем самым бросил ей тоненькую ниточку надежды на прощение.
— В чем моя вина? — она скрестила руки, придерживая ворот сорочки так, что они напоминали молитвенный жест. Опасаясь увидеть, как Эдуард уходит, Элинор повернула голову в сторону. Ее взгляд блуждал по бронзовому кувшину с отчеканенными гербами Плантагенетов и коронами, по его резной ручке и чаше, составляющей ему пару.
— Вы сдержанны и скромны. Несомненно, если женщина не болтлива, то это достоинство ценнее золота. Хотя, может, в ее молчании совсем другой смысл? Кого вы собирались назвать отцом ребенка, когда правду станет невозможно скрыть?
Как будто некто жестокий ударил Элинор в грудь, разом выбив весь воздух.
— Вы полагаете… — голос не слушался ее, слова вырывались с хрипом. — Вы полагаете, что я могла навязать вам своего ребенка?
— Что я должен думать?
Охвативший ее гнев словно стал ее сутью, подобно тому, как огонь съедает сырое древо и, разгоревшись с неистовой силой, становится чем-то, что невозможно остановить. Мужчина в подобном состоянии схватится за меч, оружием Элинор стали неосторожные порывистые слова.
— Как смеете вы упрекать меня в корыстной лжи? Как смеете вы даже предположить, что я могла бы продать честное имя своего ребенка? Да ни одна мать не пожелает своему ребенку судьбы бастарда! Ради вашей приходи меня доставили сюда, как породистую кобылу! А капризный одариваемый еще думает, ставить ли ее в стойло или достаточно просто покататься. Если я лгунья, то ложь моя только в том, что я нахожусь здесь добровольно, а не для того, чтобы защищать свободу мужа и права его семьи, пусть и ценой собственной чести. Вы окружаете себя льстецами и шутами, но храброе сердце, готовое служить вам, но не пресмыкаться перед вами, лишь повод для насмешек. Это вы виновны, что о ребенке вам стало известно раньше, чем его отцу! Если бы не вы, Хьюго не пришлось бы бежать на континент. Вы разрешили моему мужу охотиться на собственной земле, наверняка зная, что у него нет ни фута!
— Хорошая шутка, — Эдуард небрежно стоял, расставив ноги и уперев руки в бока, и смеялся, а хлынувшие слезы Элинор разом затушили пожар гнева. Эдуард все знал. Знал, что замки принадлежат барону, а не его сыну. Барон знал о прихоти Эдуарда, потому и не разрешил своей дочери сопровождать невестку. Возможно, и ее муж участвовал в заговоре. Сама же Элинор для мужчин оказалась разменной монеткой. Эдуард оказался хуже, чем его кузен Ланкастер, пытавшийся взять Элинор силой. Тот не скрывал своего желания и не собирался сожалеть или отказываться от возможных последствий.
Держать спину прямо не было сил. Забыв про гордость и про присутствие короля, Элинор оперлась обеими ладонями о кровать и опустила голову, позволяя распущенным волосам стать естественной завесой. Несколько слезинок упали на простыню, расплываясь мокрыми пятнами.
Неожиданно голова ее оказалась прижата к плечу Эдуарда, а сама она — в его крепких объятьях.
— Не надо плакать.
Ее герой удивителен: так скоро менять гнев на милость. Элинор всхлипнула и шмыгнула носом.
— Простите, Ваша Милость… Эдуард…
— Тише-тише, — сидя на краю кровати, Эдуард раскачивался вперед-назад, увлекая за собою Элинор. От него пахло вином. Король, возможно, взяв в собутыльники Пирса, успел осушить не один кувшин вина после того, как покинул эту комнату с потерявшей сознание Элинор. Еще одно движение — и они оба оказались опрокинуты. Элинор даже пискнуть не успела, придавленная королевским телом. Эдуард перекатился на спину.
— Вот и тебе, моя дорогая, пришлось ощутить всю тяжесть королевского бремени.
Элинор хихикнула. Эдуард попробовал подняться, но попытка оказалась неудачной.
— Вам нужно отдохнуть, — приподнявшись, она легко придавила плечи короля ладонями. Пока что он не собирался сопротивляться, потому и дальнейшее ей не представлялось таким сложным: следовало оставить Эдуарда в его покоях и попытаться успокоить. Король находился в таком состоянии, когда коварный Бахус исподволь лишает человека разума. Нечто подобное Элинор как-то раз наблюдала с собственным мужем. Сначала Хьюго был просто непомерно весел, а она же не видела в этом беды. Потом его потянуло на подвиги, которые закончились мертвецким сном возле недопитого бокала. Поутру Хьюго мучился головой и желудком, а настроение его было настолько скверным, что Элинор ненароком подумала исполнить его просьбу избавить его от мучений, забрав «никчемную» жизнь. Польза из всего произошедшего оказалась в том, что, дав клятву знать меру в питье, Хьюго ее сдержал. В той ситуации, в которой она оказалась, плохое расположение Эдуарда ее совсем не устраивало. Оно могло вылиться в опалу Хьюго и лишения их даже тех скудных привилегий и состояния, которые у них еще имелись.
— Останьтесь, — жалобно попросила Элинор.
— Нет! Если перед мужчиной такая ловкая лошадка, а он хороший наездник, то тут не удержаться от того, чтобы на ней не прокатиться.
Элинор понимала, что лицо ее вспыхнуло алым цветом, после того, как Эдуард перевернул ее кинжал на ее же сторону. Его вторая попытка встать оказалась более удачной, но Элинор тоже не теряла времени. Скоро перевернувшись, она оказалась на коленях у ног короля.
— И что это ты надумала, — возмутился Эдуард, когда она попыталась схватиться за голенище сапога и стянуть его вниз.
— Поухаживать за вами, как положено любящей племяннице заботиться о добром дядюшке.
— Хуконито Короткий Меч просто счастливчик.
— Кто такой этот Короткий Меч?
— Спросишь у своего мужа. Хотя я делаю его работу: учу женщину послушанию и уважению, — подхватив Элинор под мышки, Эдуард вновь втащил ее на кровать, а потом, после небольшой борьбы, завернул ее в одеяло, как в кокон, так, что какое-то время она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Внезапно став серьезным, он произнес. — Спи спокойно. Я не сделаю ничего против твоей воли.
Слегка пошатывающейся походкой Эдуард покинул эти покои второй раз, напоследок запечатлев на лбу Элинор отеческий поцелуй. Почти тут же появилась Мона. Помогла выбраться Элинор из ее пут, поправила постель, заново приготовила целебный отвар.
Остаток ночи прошел спокойно. По крайней мере, Элинор так крепко спала, что даже если и была где-то в замке потасовка, она не услышала. Ее приказ оставить королевскую спальню и вернуться в покои, которые выделили ей изначально, не нашел возражений у слуг. Мона принесла ее платье, которое оказалось так идеально вычищено, что не осталось и следа. Так что смущаться оставалось только из-за воспоминаний, а лучше всего в таком случае сделать вид, что ничего и не происходило.
— Я хочу тебя кое-кому представить. Одной очень важной особе, — загадочно произнес Эдуард, когда они увиделись вновь.
Интрига должна раскрыться довольно скоро, потому задавать лишние вопросы не имело смысла. В комнате, куда провел Элинор Эдуард, возле очага на медвежьей шкуре расположилась забавная компания из трех человек. Юный Дональд Мар в представлении точно не нуждался. Служанка, одна из тех, что помогала Элинор в купании, не являлась такой уж значимой персоной. А вот светловолосый мальчик лет двух или трех, не более, казался совсем неожиданным обитателем замка. Лицо еще по-детски нежное, но серые, широко открытые глаза, некоторые черты и даже жесты, а также то внимание, какое ему уделяли, не оставляло сомнений, кто его отец.
— Леди Элинор, это Адам.
Малыш поднял голову.
— Дональд не умеет рассказывать истории и хочет играть с Кэт, а не со мной, — пожаловался он.
— Просто лошадка устала, а прекрасная дева принесла ей воды.
— Разве дева должна поить коня, а не рыцаря?
Разговор, конечно, забавлял, но еще немного, и Дональд, который и сам порой вел себя, как ребенок, мог перейти грань и навлечь гнев короля своей дерзостью. Чтобы прекратить бесполезный спор и таким способом защитить друга, Элинор присела на шкуру рядом с мальчиком, оттеснив служанку.
— Хочешь, я расскажу тебе историю о слепом мышонке? Или об Уилле и поросенке?
— Я это уже слышал, — вздохнул Адам.
«Тебя почти отвергли. Скоро и Хукон скажет то же самое, если вдруг найдешь время побаловать его историями», — с грустью подумала Элинор. Терять в глазах короля звание непревзойденной рассказчицы ей не хотелось. К тому же она тут же нашла еще одну возможность, как развлечь заскучавшего мальчика.
— Или же историю о нем, — Элинор указала на деревянного рыцаря, которого цепко, как особо ценную реликвию, сжимал в руках Адам. — Как его имя?
— Рыцарь, — неуверенно произнес Адам. Будучи в восторге от великолепного подарка, он не подумал о такой мелочи, как дать рыцарю имя.
— Мне кажется, я узнала его, — Элинор сделала паузу, склонив голову набок, внимательно рассматривая пока что безымянного война. — Он напоминает мне…
— Кого? — не скрывая нетерпение, Адам протянул ей игрушку.
— Точно! Теперь я точно знаю! — поднеся рыцаря к лицу, воскликнула Элинор. — Это же славный сэр Галахад! Тот самый, кто смог найти и удержать в руках Святой Грааль.
— Расскажи о нем, — потребовал мальчик.
— Пожалуй, я тоже послушаю, — Эдуард присел рядом, а поскольку места на шкуре оставалось совсем мало, то Дональду пришлось шустро подскочить, уступая свой нагретый кусочек.
Имя Галахад для деревянного рыцаря вырвалось внезапно. На самом деле ее любимцем среди рыцарей Круглого стола являлся простоватый, дерзкий Персиваль, но, взглянув на малыша Адама, она не могла отделаться от мысли: вот он — еще не познавший свое призвание Галахад, незаконнорожденный сын сэра Ланселота, воспитывавшийся далеко от грешного мира, однажды занявший королевский трон, но легко его оставивший.
Она начала рассказ с появления Галахада при дворе короля Артура, когда скинули покровы с Гибельного Сидения и прочитали там имя прибывшего, а затем вместо рассказа о будущем героя свернула историю в его прошлое. О том, как одинокий юный Галахад рос при дворе своего деда, короля Пелеса, но ему не приходилось скучать. Хотя мальчик старался во всем слушаться наставников, испытания и приключения все равно преследовали его. Он справлялся с ними с достоинством благодаря доброте, душевной чистоте и благородству. Однажды из-за происков злого чародея он заблудился в лесу и был выведен на свет старшим мальчиком, принявшим его за лесного духа. Вместе им удалось расколдовать страшного зверя, державшего в страхе всю округу, который на деле оказался феей леса, заколдованной чародеем. Она предрекла мальчикам будущее, но они по малолетству не прислушались к ее словам. Лесного мальчика, спутника Галахада, звали… Персиваль.
То, что ни Адам, ни стоявший позади Дональд, ни король никогда не слышали подобной истории, Элинор точно знала. История Галахада и Персиваля была всего лишь ее фантазией, когда еще в детстве, наслушавшись рассказов няни Кристины, она закрывала глаза и представляла, как два героя, еще не познавшие славы, вопреки всему объединяются, и у этого бесстрашного отряда был еще третий член — мудрая и прекрасная Элинор, разбившая сердце Галахада, избрав Персиваля. Кто знал, что ей придется вспомнить обо всем, но при этом забыть о своем участии в выдуманных приключениях.
Элинор льстило, что ее рассказ, без сомнения, нравился главному слушателю. Адам сидел с приоткрытым ртом и не сводил с нее восторженного взгляда, а рыцаря, которого Элинор ему вернула, крепко прижимал к груди. Хоть второго слушателя рассказчица не видела, но чувствовала его спиной. Дональду Мару обычно трудно было простоять спокойно хоть несколько мгновений, но теперь он стоял, замерев, то одобрительно крякая, то фыркая, если герои совершали глупость. Вот уж кому действительно подходила в данный момент роль Персиваля. Возможно, стоять без движения ему было и неудобно, но присесть на корточки, когда рядом сидел король, Дональд так и не решился, потому осторожно переминался с ноги на ногу.
Сам же Эдуард, казалось, больше интересовался сыном, чем ходом повествования или рассказчицей, только ладонь его накрыла ладонь руки Элинор, которой она опиралась об пол для удобства. Оставить все, как есть, оказалось легче, и не подать виду, что это ее как-то взволновало, для Элинор стало не так и сложно. Ее щеки не покраснели, голос не дрогнул.
— Фея вывела Галахада из леса. «Вот он, большой камень на развилине. Вот большое сухое дерево!», — узнавал он знакомые места. От радости, что скоро увидит матушку и деда, он скоро побежал, но, сделав несколько шагов, вспомнил, что не поблагодарил красивую добрую женщину, что была так любезна. Галахад оглянулся, но ее уже не было. Больше он никогда не видел.
— Ты тоже исчезнешь, как эта фея?
Элинор не знала, что сказать. Любой ответ мог ранить Адама: правда для малыша была бы болезненна и равна предательству, но ложь стала бы еще большей отравой в будущем.
— Господин Адам, чтобы вырасти большим и сильным, вам пора поесть и лечь отдохнуть, — вмешалась Кэтти, нарушая тишину и спасая ситуацию.
Адам, воистину золотой ребенок, не капризничая, не сопротивляясь, позволил себя поднять, чтобы увести прочь, и даже протянул Кэт руку.
— Когда ты проснешься, то еще увидишь прекрасную леди Нору, — пообещал Эдуард. Адам оглянулся и, не изменяя серьезному выражению на личике, кивнул. — Вы хотели что-то спросить?
Элинор оглянулась. Они оказались одни в этом зале.
— Что случилось с матерью Адама? — недолго думая, она воспользовалась возможностью удовлетворить свое любопытство.
— В отличие от Элейны из Корбеника, она не смогла выполнить клятву вырастить сына.
— Кем эта женщина была для отца Адама? — не удержалась Элинор от следующего вопроса.
— А вот это, моя дорогая племянница, — Эдуард приблизил свое лицо так близко, что они чуть-чуть и коснулись бы носами, — опасный вопрос. Для тебя. Ведь я могу решить, что твоими устами говорит ревность.
Элинор сглотнула и растерянно хлопнула ресницами. Какое право она имела допрашивать короля? Какое право она имела обижаться и ревновать? Она решила, что почти четыре года назад на Фестивале лебедей принц Эдуард давал ей знак своей сердечной привязанности. Глупая, глупая Нора. Его любовь, оказалось, принадлежала матери Адама, — дорогая тайна, которую он так удачно спрятал от всего мира.
Поднявшись, Эдуард протянул руку Элинор. Приняв помощь, она продолжала хранить молчание, не смея нарушить правила и обратиться к королю без дозволения даже с объяснениями.
— Ты накануне ночью упрекала меня в некой несправедливости, — бесстрастно напомнил Эдуард, пока они направлялись к выходу.
— Ваша Милость приказали арестовать замки Красе, Вельде, Вилкс, а также Речной, якобы принадлежащие моему супругу. На самом деле эти замки находятся во владения его отца, барона ле Диспенсера, — медленно, взвешивая каждое слово, начала Элинор, выполняя миссию, что возложил на нее свекор.
— Мне это известно, — перебил Эдуард.
— Но… — Элинор запнулась. Любое неосторожное слово могло вызвать недовольство короля, а значит, навредить Хьюго.
— Зачем я все же отдал подобный приказ? — сказал за нее Эдуард. — Твой муж, не владея землей, пользовался доходами с нее. Его отец, как добропорядочный хозяин, обязан знать, куда идет доход с его собственности. Иначе его можно считать соучастником преступления.
Элинор покосилась на короля: судя по его суровому виду, он не шутил.
— Мой муж не хотел ничего дурного. Если что и двигало им, то молодость и горячность, а также забота обо мне и сыне. Как иначе молодой рыцарь может доказать свою доблесть? Я взываю к вашей мудрости…
— Твоему мужу будет время доказать свою доблесть на родной земле, — перебил Эдуард.
Элинор ликовала: если король упомянул возможности Хьюго проявить себя, то наказание не будет суровым.
— А как же барон Диспенсер? Разве он не доказал свою преданность и вашему отцу, и вам? — не оставляла завоеванных позиций Элинор.
— Замки будут возвращены владельцу, как только моя племянница Элинор явится ко мне с объяснениями, как смела она без разрешения покинуть королеву.
— Значит, все уже решилось.
— Нет! Еще нет.
— Разве условие не выполнено? — Элинор, повернувшись к Эдуарду, состроила забавную мордашку. — Такого исполнительного человека, как барон, во всей Англии не сыскать.
— Кто знает… Граф Глочестер утверждает, что после сдачи замка получил ценный трофей — леди Диспенсер и ее сына, — даже сообщив подобную новость, Эдуард продолжал сохранять серьезную мину. — Моему человеку удалось перехватить их на пути в Лондон. Завтра жена мятежника и ее сын прибудут в Лестер, и мы сможем выяснить, которая из вас самозванка.
— Ах! — Элинор не сдержала восторженного возгласа, и тут же прикрыла губы ладонями: ее сын снова будет подле нее. За такую новость можно отказаться от любого замка без сожаления.
— В чем дело, миледи?
Шествуя за Эдуардом, Элинор даже не заметила, что привел он ее к ее же покоям.
— Я вам так благодарна, Ваша Милость! — руки безвольно опустились вниз, но не успела правая завершить свой путь, как была подхвачена ладонью короля. — Эдуард…
— Благодарность отдай Господу, — Эдуард невесомым поцелуем прикоснулся к кончикам ее пальцев, царапая ноготком губу. — И береги себя.
Элинор отступила в любезно раскрытую Моной дверь. Если бы Эдуард последовал за нею, то она бы не стала его останавливать, но он остался стоять на месте.
Лекарь Бевилаква после осмотра нашел состояние Элинор вполне хорошим. Однако злой человек велел унести все присланные королем Эдуардом сладости и лакомства. Вместо этого Элинор дозволено было съесть несколько кусочков черствого хлеба и запить их вином, в которое Бевилаква подмешал предварительно какой-то порошок. Тратить силы на спор подопечная строгого лекаря не собиралась. В ее планах после короткого отдыха было последовать совету короля и возблагодарить Господа за благополучный исход похождений. Недалеко от замка находилась церковь святой Марии. Элинор собиралась посетить ее, чтобы исповедоваться и помолиться за мужа, скитающегося в чужой стороне, а Дональд Мар любезно согласился ее сопроводить.
По сравнению с лондонскими соборами церковь в Лестере можно было назвать небольшой, но никак не скромной. Она не терялась рядом с королевским замком, как не потеряется рядом с громадным воином молодая хорошенькая девушка. Хотя такое сравнение и показалось Элинор греховным, но именно оно пришло на ум. Замок был удобен и надежен, как и подобает жилищу для королевской особы, а церковь, с ее высокой, уходящей в небеса колокольней, с резными пилястрами и витражом розой, несомненно, являлась обиталищем Господа.
Каждый, даже самый легкий шаг по мозаичному полу гулко отдавался под сводами, нарушая тишину. Несомненно, их приход не остался незамеченным. Местный священник — старик с испещренным бороздами морщин лицом, но живым и ясным взглядом, — хоть и занимался приготовлениями к завтрашней мессе, принял их с радостью и выслушал исповедь Элинор, не порицая, а советуя.
— Здесь такое умиротворение, — проговорила Элинор. — Как будто исчезли все земные тревоги.
— Тогда останемся еще ненадолго, — Дональд, слишком живой, слишком резкий в движениях, как ни странно, являл собой свою полную противоположность: был непривычно тих и задумчив. Может, ему передалось настроение спутницы, а, может, и его буйный нрав усмиряло благочестивое спокойствие этого места.
Как особы, приближенные к королю, они воспользовались правом присесть на скамью под одной из арок.
— Я так и не спросила, как ты поживал все время, что я отсутствовала при дворе, — у них не было времени поболтать, а с Дональдом всегда приключалось столько событий, что рассказывать о них он мог хоть несколько часов подряд.
— Я виделся с матерью, — паж Эдуарда смотрел не на Элинор, а в сторону, на резной элемент — полураспустившийся цветок, стремившийся ввысь и венчающий боковую доску скамьи.
С одной стороны, Кристина Брюс, как сестра Роберта Брюса, объявившего себя королем Шотландии, и жена одного из сподвижников разбойника Брюса Кристофера Сетона заслуженно несла тяжесть возмездия. Роберт Брюс и его захваченные сестры являлись дальними родственниками де Клеров, но не поэтому ее судьба тревожила Элинор: прежде всего она была матерью Дональда, а этот мальчик вдруг стал для нее по-настоящему близок. В отличие от младшей сестры Мэри, которую приказом Эдуарда I подвесили в клети на всеобщее обозрение и устрашение скотов на стенах Роксбургского замка, наказание Кристины Брюс было гораздо мягче. Ее всего лишь заточили в один из самых строгих монастырей. Однако для Дональда это не могло служить утешением. Любящий, нежный сын, он желал видеть ее свободной и счастливой.
— Хочу верить, что она находится в добром здравии, — искренне пожелала Элинор.
— Вы же знаете, что она теперь под опекой сэра Томаса, — Элинор кивнула. Это было чуть ли не одним из первых приказов молодого короля. Сэру Томасу Грею надлежало присматривать за леди Кристиной и заботиться о ее безопасности и всех нуждах. Задание ответственное и почетное, ведь держал ответ надзиратель только перед королем. — Я не доверял ему, но разве от меня что-то зависит?
— Он плохо с ней обошелся? Обидел ее? — встревожилась Элинор. Если слово Дональда имело мало веса, то к ней Эдуарду придется прислушаться.
— Нет-нет, леди Нора, — поспешил развеять ее беспокойство Дональд. — Дело совсем в другом. Сэр Томас — хороший человек, веселый и добрый. Мне кажется, он именно поэтому мне не понравился. В его поместье матушка не пленница, а гостья. И могла бы стать хозяйкой, если бы сэр Томас не был настолько правильным.
— Ты говоришь загадками, Дональд.
— Ох, леди Нора, — мальчик запрокинул голову, рассматривая роспись на стене. — Я почти не помню отца, но помню улыбку матушки. И ее смех… Когда она смеялась, я не мог удержаться и смеялся вместе с нею. Потом появился Сетон, и улыбка исчезла с ее лица. Я его возненавидел. Мне казалось: мало того, что он пытается ее у меня отнять, он делает ей больно. Когда я узнал о его казни, я обрадовался…
— Не ты выносил приговор и не ты заносил меч над его головой. К тому же, если он был плохим мужем, никто не осудит тебя за желание счастья матери.
— Он не был плохим мужем, — тяжело вздохнул Дональд. — Я спросил у матери, и она сказала, что не имела достаточно времени его узнать, а, возможно, и полюбить. Она знала о его чувствах, но не отвечала взаимностью. Знал об этом и мой дядюшка. Только, короновавшись, он спешил наградить верных ему людей, а моей матери не дал даже возможности оплакать отца. Ей пришлось прогнуться под его железный нрав, но ее слезы вовсе не от горькой судьбы, а скорее от ее предчувствия. Так она сказала.
— Она прогнулась, но не сломалась. — Элинор погладила острое плечо парня. — В жестокую бурю несгибаемые деревья выворачивает с корнем, а легкие лозы гнутся, но не ломаются.
— Это правда. Тем отраднее после бури увидеть на лозе цвет. Только даст ли он плоды?
— Снова загадка, Дональд.
— Нет, леди Нора, — на этих словах его голос вдруг дал хрипотцу. Дональд мотнул головой и кашлянул, схватившись за горло. Он как-то беспомощно покосился на Элинор, но, убедившись, что его слабость осталась незамеченной, продолжил. — Все так просто. Мне кажется, что сэр Томас снова научил маму улыбаться. Вы близки мне, леди Нора, как сестра, а мастера Эдуарда я бы желал назвать старшим братом, но я бы не возражал, если бы у меня появились братья и сестры по крови. Я без обиняков сказал это сэру Томасу. Он сказал, что был бы этому только рад, но это невозможно, а мама только посмеялась. Сэр Томас слишком послушен воле короля, а мама не понимает, что ей нужен защитник, который станет ей опорой не по королевскому приказу, а по велению других, более крепких уз. Я готов принять на себя этот долг, но ведь ей нужно большее, чем сыновья любовь.
Элинор запечатала губы Дональда, приложив к ним палец.
— Пойдем, — она встала и увлекла за собой Дональда. Достойна ли она выслушивать подобные откровения и давать советы? По крайней мере, лучше продолжить разговор не в доме Господа, где право на таинство исповеди принадлежит священнику.
Они вышли на солнечный свет, и Элинор еще раз совсем другими глазами посмотрела на своего спутника. Неунывающий Дональд никак не напоминал испуганного одинокого ребенка, у которого отняли родину и семью. Сколько же сил понадобилось маленькому мужчине, чтобы не впасть в отчаянье, не обвинять, не озлобиться? Тело ребенка, лицо гладкое, еще даже пушка подросткового нет, голос еще не начал ломаться, но все это лишь вопрос времени. Главное — благородная душа истинного рыцаря. Дональду явно польстило бы ее восхищение, но она оставила его при себе. Сейчас другу нужен был совет, а не пустая похвальба. Она попыталась говорить с ним, как говорила бы с мужчиной своих лет или же старше.
— Позволь матери решить свою судьбу самой. Представь, что будет, если, поддавшись соблазну, сэр Томас похитит леди Кристину? Он получит достойнейшую из женщин, но потеряет доверие короля. Позволит ли Эдуард оставаться им вместе? Ведь твой дядя может решить, что к его сестре применили насилие и поруганную честь нужно омыть кровью. Кому от этого будет польза?
— Вы правы, леди Нора.
Хоть на площади, вытоптанной тысячами ног, снега не оставалось, но, пока Элинор произносила свою речь, неугомонный Дональд успел наскрести его достаточно, чтобы слепить снежок, а потом швырнуть его в спину оруженосца графа Корнуолла. Оставленный при лошадях, пока они были в церкви, тот увлекся беседой с молодой горожанкой и совершенно не был готов к нападению.
— Эй! — сердито обернулся он, уверенный, что его соперник — кто-то из городских мальчишек, но, увидев Дональда, расплылся в улыбке, не предвещавшей ничего хорошего. Конечно, в присутствии Элинор он не посмел бы даже пальцем притронуться к королевскому пажу, но потом наверняка нашел бы, как жестоко отыграться за легкую шалость.
— Леди Нора, как вы могли?!
Возмущение Дональда стало для Элинор неожиданностью, а он стоял, удивленно выпучив глаза и приподняв брови домиком. Засомневался и оруженосец, переводя взгляд то на важную королевскую гостью, то на пажа.
— Как твое имя, напомни-ка? — грозно спросила Элинор, неожиданно для себя поддержав шутку.
— Уолли Квинси, миледи! — вздернув голову и приложив руку к боку, как будто готов был выхватить меч, ответил оруженосец, уязвленный такой забывчивостью и пренебрежением от знатной особы.
— Будь осторожней в следующий раз, Уолли Квинси. Что, если так подкрадется враг, а ты не будешь готов?
Первой прыснула девица, с которой любезничал Уолли, потом седой воин, приставленный охраной к Элинор и точно видевший все, что произошло, затем к ним присоединился Дональд. Только оруженосец и его «обидчица» не поддались общему веселью. Элинор не нравилось, что из-за проказы Дональда ей пришлось поставить в неловкое положение молодого оруженосца, который и сам был почти мальчишкой.
— Что это было? — устроила она допрос, как только случилась возможность.
— Он посмел зажимать Кэт, — пожал плечами Дональд, ничуть не смущенный тем, что произошло.
— Какое вероломство! — восклицание Элинор относилось скорее к пажу, чем к оруженосцу, посмевшему покуситься на даму Дональда, но для последнего это не имело значения.
Не успела Элинор отойти от посещения церкви и обдумать, сколько будет делать вид, что обижена на Дональда, как шустрый мальчишка принес новое приглашение от Эдуарда.
У большого загона, окруженного высоким частоколом, собрались король Эдуард, его паж Дональд, маленький Адам и Элинор. Элинор терялась в догадках, какую диковинку припрятал Эдуард в загоне для лошадей.
Никогда ранее Элинор не приходилось видеть мавров, но она слышала о них множество самых противоречивых и невероятных вещей. Даже ее скудных знаний хватило, чтобы догадаться, что мужчина с кожей цвета ночи, в широких штанах, суженых книзу, в халате, подпоясанном красным суконным поясом, и в странном головном уборе, созданном из намотанной вокруг головы ткани, являлся представителем этого народа. Правда, большее удивление вызвал не он, а зверь, которого он вывел.
Голова зверя была словно голова дракона, длинные лапы, завершающиеся то ли ступнями с двумя пальцами, то ли необычными копытами, схожими с задними конечностями грифона, шея, словно шея огромной птицы, но при этом животное было покрыто не чешуей или перьями, а светлой шерстью цвета мокрого песка. На огромном теле возвышались две горы, и Элинор бы не удивилась, если бы на них росли маленькие деревья, которые сейчас стали совсем незаметными из-за зимы. Зато хвост у зверя был по сравнению с его ростом маленький, словно прут, и с кисточкой на конце.
— Это верблюд, — пояснил Эдуард. — В тех далеких странах, откуда он родом, их используют как лошадей.
— Правда ли, что они живут сто лет и пьют только грязную воду? — Элинор попыталась вспомнить, что знала о дивных животных.
— При всей своей мощи, эта тварь — создание нежное. Если его продают незнакомцу, то может заболеть и умереть. Так что с верблюдом пришлось привезти и Касима. Вот у него лучше и спросить. А что касается ста лет, — Эдуард подмигнул, — можем проверить. Я вот собираюсь жить не меньше.
— Так и будет…
Шутливое заявление, обманув природу, жить почти вечно, всколыхнуло какую-то странную необоснованную уверенность тверже скалы: если сейчас Эдуард сделает полшага, если заключит ее в объятья, то вопреки всему все так и случится. Вот так легко и просто, хоть и не объяснимо, как притяжение, которое возникло, когда ребенком она увидела его впервые. Ей не нужно было учиться любить, как это было с Хьюго. А, может, ее чувство к мужу и не любовь, а только убеждение, в которое она заставила себя поверить, чтобы смириться с выбором, сделанным не ею. Обман, который она выдавала за правду, раз не может избавиться от сомнений, а истинная ее судьба стоит рядом. Совсем близко. Стоит только ей дать знак, достаточно только пожелать, и он все исполнит. Ведь он — ее избранный Светлый рыцарь. Они будут жить сто лет и больше. Вместе…
— Леди Нора, не желаете прокатиться на таком скакуне? — вопрос Дональда вывел Элинор из оцепенения.
Совсем не обращая на нее внимания, опершись о изгородь, Эдуард переговаривался с мавром Касимом, отдавая ему распоряжения.
Послушный воле погонщика, верблюд опустился на колени. Дональд Мар влез ему на спину и посадил впереди себя Адама, после чего, повинуясь мавру, животное встало.
— Это безопасно? — несмотря на медлительность и явную покорность, зверь не внушал Элинор доверия.
— Совершенно безопасно, — Эдуард не спускал глаз с мальчиков, но, судя по его расслабленной позе, только для того, чтобы запечатлеть в памяти каждый миг пребывания с сыном, а не из-за беспокойства. Малыш Адам относился ко всему происходящему со сдержанностью философа, зато Дональд проявлял восторг, свойственный его неукротимой натуре. — Настолько безопасно, что я тоже позволю себе предложить тебе прокатиться.
Первым желанием Элинор было дать безусловное согласие на подобное рискованное предприятие. «Разве упущу я подобную возможность?» — готовы были произнести губы, но сказали:
— Прошу меня простить, но я должна отказаться.
— Что же, я понимаю. Моя прекрасная Нора боится оказаться в неловком положении, ведь, чтобы сесть на верблюда, ей бы пришлось задрать юбки и раздвинуть ноги.
Понимая, что с королем не должно говорить, как с человеком своего ранга, Элинор спрятала все остроты. У нее был свой способ слегка задеть Эдуарда, не переходя грань дозволенного.
— Ваша Милость забывает, что мне приходится беспокоиться не столько о своей чести и приятном виде, сколько о здоровье того, кого ношу, — красноречивей слов был жест: Элинор приложила ладонь к животу.
— Я лично обеспечу вам безопасность, — переупрямить Эдуарда, если он что замыслил, — задача не из легких. Элинор уже собиралась сдаться, когда внезапно получила спасение от явившегося из замка посланника. Сообщение оказалось настолько коротким, что сомнений не оставалось: для короля оно не стало неожиданным.
— Они уже здесь, Ваша Милость.
— Не думай, что тебе так легко удалось отделаться. Тебя ждет еще одно испытание.
— Пощадите! — шутя, взмолилась Элинор. — Я лучше влезу на верблюда, чем буду томиться неизвестностью о ваших замыслах.
— Отклонено! Поверь, тебе понравится сюрприз. Ты только должна немного подыграть в одном представлении.
— Представлении? И кем же мне предстоит быть?
— Собой.