Варю воду, пудрю мозги, играю на нервах...
Начало, продолжение; Часть 3, Часть 4
Название: Еще одна из рода Клер
Автор: Roksan de Clare
Бета: Kage Tsukiyama, _AlisaSelezneva_, NikaDimm, wendellin
Исторический период: 1306-1307 года
Размер: макси, 46700 слов
Пейринг/Персонажи: Маргарита де Клер, Пирс Гавестон, исторические личности и оригинальные персонажи
Категория: джен, гет
Жанр: общий
Рейтинг: R
Краткое содержание: Хорошо воспитанная благородная девушка не станет перечить родителям и опекунам и с благодарностью примет их волю, даже если вопрос касается ее замужества. А что если ей предложат самой найти мужа? Прислушаться к сердцу или разуму? И что, если это очередная ловушка и от нее все равно ничего не зависит?
Примечание: в тексте использована поэзия автора начала XIII века Пейре де Бержака (перевод Валентины Дынник).
Скачать: docx, txt
Меж тем приближался срок обыкновенного чуда, сокровенного и вместе с тем такого обыденного таинства: появления новой жизни. В середине апреля Джоанна Акрская вынуждена была уединиться в специально обустроенных покоях, выйти из которых ей полагалось только после того, как ребенок родится. Хотя еще месяц эти покои будут ее обиталищем, пока не проведен обряд очищения: есть и спать ей положено только там.
О появлении на свет Гилберта, Элинор, самой себя и даже Елизаветы Маргарита могла судить только по рассказам. Рождение сводной сестры Марии им преподнесли как данность. Зато появление на свет Томаса и Джоанны Монтермер происходило почти на ее глазах. Прежде чем провозгласили о рождении наследника Монтермера, матушка исчезла в особой комнате на четыре дня. Малышка Джоанна забрала у матери более двух недель.
— Если это мальчик, как считает Ральф, то все скоро закончится. Мужчины всегда торопятся, — поделилась размышлениями Маргарита.
Елизавета согласно кивнула. Маленькая Джоанна тут же повторила ее жест, даже не осознавая толком, о чем речь.
Справедливость выводов Маргариты на пятый день добровольного заточения леди Джоанны подтвердила шустрая Тирион.
— Мальчик! Его уже омыли и понесли к кормилице!
Теперь нужно несколько дней на восстановление сил роженицы, а дальше все пойдет как обычно, только уже с новым, крикливым членом семейства. Так было правильно. Так должно было быть.
В тот же вечер, или скорее уже ночь, Маргариту вырвали из объятий сна громкий противный голос и толчки в плечо.
— Леди Мэг! Леди Мэг! Проснитесь!
— Совсем забыла, что такое страх? — узнав в наглой особе, посмевшей потревожить ее покой, Сибл, Маргарита даже не стала открывать глаз, а только попыталась перевернуться на другой бок. — Напомнишь завтра наказать тебя.
— Леди Мэг! Вам нужно идти! — не обращая внимания на угрозы, служанка продолжала трясти свою хозяйку. Такое можно было ожидать от дерзкой Дженни, но никак не от кроткой Сибл, избранной Маргаритой именно за свою покорность.
Стоило только краем глаза взглянуть на тревогу на лице Сибл, чтобы отпало желание пререкаться. Так же, как и задавать вопросы. Чтобы ни случилось, пока Маргарита об этом не знала, она была в безопасности. Наспех одевшись, она поспешила за служанкой, чуть не столкнувшись с растрепанной Елизаветой, встревоженной не меньше, чем Сибл.
— Мама, — всхлипнула догадливая сестра, а Маргарита готова была раскричаться на нее за то, что та неосторожно раскрыла ящик Пандоры. Пока слово не произнесено, пока неизвестно, оно не опасно. Наказывая сестру, Маргарита подтвердила бы опасения, которые старательно гнала прочь. Могло быть множество причин, почему их подняли посреди ночи. Например, напавший на замок дракон или внезапно объявившиеся потомки последнего принца Уэльса, жаждавшие вернуть во владение некогда свои земли. Шума битвы не слышно, потому что стены крепки.
Появились няни с Джоанной и Томасом на руках. Младших детей не стали тревожить одеванием, оставив в ночных сорочках. Джоанна испуганно хлопала сонными глазками, не понимая, что происходит. Томас же продолжал дремать, уткнувшись в плечо няньки. Все последовали за дамой Мод. В другое время она бы порадовалась такой слаженности, но теперь оставалась безучастной.
До родильных покоев леди Джоанны они добрались как раз тогда, когда оттуда выходил священник со служкой. Сэр Ральф уже ждал их, но первой в комнату зашли все же дама Мод и несколько доверенных служанок, потом уже все остальные.
Шпалеры на стенах с цветами и женщинами, гуляющими или занимающимися повседневной работой, деревянное распятие на столе, четки и чаша из черного камня — позже Маргарита узнала, что называется он орлиным. Совсем немного свечей, из-за чего в комнате царил полумрак. Она рассматривала все не из любопытства, а чтобы обмануть себя и еще немного оттянуть неизбежное.
На кровати с полуоткрытым зеленым пологом лежала Джоанна Акрская. Ральф Монтермер встал по одну сторону ее ложа, дети с наставницей и нянями по другую.
Леди Джоанна дышала глубоко и резко, так, словно бежала за кем-то и не могла догнать. Но все же была жива! Жива!
— Мама… — осторожно позвала ее Маргарита. Она не помнила, давала ли дама Мод наставления, как вести себя, но действовала, следуя словам, которыми она обычно начинала поучения: «Сердце укажет тебе…»
И получилось! Взгляд леди Джоанны стал осмысленным. Она, насколько позволяли силы, потянулась к детям, совсем немного, чуть меньше дюйма приподнимаясь от ложа, улыбаясь так, как могла только она. И тут же, вздохнув, опустилась и замерла.
Одна из сведущих женщин — повитуха, что ранее помогала при родах, полная, в покрывале, завязанном так, что скрывало и волосы и плечи, в темном платье без особых изысков, стоявшая ранее как тень за спиной родни принцессы, — вышла вперед, наклонилась, приложила к губам той, кто звалась Джоанной Акрской, гладкий серебристый диск. Взглянув на него, женщина прикоснулась кончиками большого и указательного пальцев к векам леди Джоанны, смыкая их и таким образом безмолвно подтверждая страшную истину: тот вздох был вздохом, когда душа отлетела от тела.
— Моя госпожа! — сдавленно простонал Ральф Монтермер, опускаясь на колени, прижимаясь к телу супруги.
— Что вы делаете? Почему плачете? Мама же спит? Помните, так уже было! Дама Мод, где ваши чудесные травы? — где-то за спиной причитала Елизавета.
— Они не помогут ей сейчас, бедное мое дитя, — говорила дама Мод.
Захныкала маленькая Джоанна. Так как ее всхлипы начали удаляться, то Маргарита предположила, что ее и Томаса няни поспешили вывести из скорбных покоев.
Она же стояла и смотрела, понимая, что не сможет больше обманывать себя, не сможет убедить, что та неподвижная женщина не ее мать. Есть ли у пустоты форма? Ощутима ли она? Да! Сейчас она не просто заполняла Маргариту — она разрывала, грозя вырваться из ее горла не плачем, а диким воем. Но Маргарита не плакала. Она просто стояла и смотрела, не смея оторваться.
— Вы даже не пробовали! — продолжала визжать Елизавета.
— Замолчи! — пустота нашла себе выход в ударе, а Маргарита не могла понять, почему ее ладонь горит, а щека сестры пунцовая. Елизавета залилась потоком слез.
— Пойдемте, девочки, — дама Мод не стала отчитывать смутьянок. Она скоро вывела их из комнаты и там позволила дать волю слезам. Плакала Лиззи, прижатая головой к правому плечу наставницы. Маргарита слышала, как сдерживала слезы дама Мод. Ее же глаза оставались сухими. Все слезы забрала пустота.
Для новорожденного сына леди Джоанны не стали ждать восемь дней, прежде чем окрестить, и провели обряд сразу после похорон матери. Назвали Эдуардом. Отказываясь от груди кормилиц, он слабел. Тот же священник, что днем провел обряд крещения, вечером соборовал его. Елизавета не унималась. Через Тирион и повитуху удалось найти другую кормилицу, женщину, о которой ходили слухи, что она тайком поклоняется старым богам. Если раньше Ральф Монтермер первый бы спустил собак на ведьму, то сейчас он не стал перечить упрямой падчерице. Помогли ли молитвы Елизаветы или тайные обряды новой кормилицы, делающее ее молоко целебным, но на утро Эдуард все еще жил.
— Я успел отправить посланцев, извещающих, что он последовал за матерью, — равнодушно пожал плечами сэр Ральф. Как бы ни пытался барон Монтермер это скрыть, но вину за смерть супруги он перекладывал на младшего сына.
Маргарита же не испытывала к брату ненависти, так же как и любви. Если кто и был виновником смерти матери, так это Ральф с его похотью, рассудила она. Жизнь или смерть брата ее не трогала, а беспокоило другое. Все привычное, все, казалось бы, такое незыблемое рушилось, как ветхозаветная Вавилонская башня. Они только и могли наблюдать. Последней рухнувшей стеной стало известие о том, что Каэрфилли больше не может считаться их домом.
Загадывал ли на Рождество молодой Гилберт де Клер поскорее заполучить свои титулы, но его желание сбылось. Со смертью супруги Ральф де Монтермер терял право зваться графом Глостером и Херефордом, а также управлять Каэрфилли. Также он освобождался от опеки над падчерицами. До замужества Маргарита и Елизавета помещались в монастырь Святой Марии и Святого Мелора в Эймсбери. Джоанна Монтермер, как внучка короля, могла присоединиться к сестрам. Томасу Монтермеру повезло носить то же имя и быть всего лишь на несколько месяцев младше нелюдимого принца Томаса. Король посчитал это добрым знаком: его младший внук и малолетний сын станут товарищами. О том, что другой его внук выжил, Эдуарду Длинноногому сообщить не успели. На момент, когда сестры покидали Каэрфилли, никаких королевских распоряжений относительно Эдуарда Монтермера не было.
Неопределенность судьбы младшего брата приводила Елизавету в отчаяние. Она успела не просто привязаться к нему, а полюбить и возложить на себя ответственность за его чудом сохраненную жизнь. Лиззи опекала его и лелеяла, как не каждая мать собственного ребенка, и рыдала навзрыд, прощаясь с ним. Когда, отъезжая, девушки с тоскою наблюдали, как замок все больше отдалялся, Елизавета едва не сделала попытку выскочить из паланкина и побежать по южной дамбе обратно, но ей не хватило решимости.
Путешествие в Эймсбери оказалось одним из самых тоскливых, какие были на памяти Маргариты. Джоанна постоянно плакала, Елизавета жаловалась, что никто не приглядит за ее подопечным, а сама Маргарита сидела, отвернувшись к занавескам к окну, так их и не приоткрыв занавесок. Ее не интересовало, что творится снаружи, просто не хотелось смотреть на сестер. Будущее не предвещало ничего хорошего. Одной из монахинь аббатства была их тетя Мария Вудстокская. Маргарита никогда не видела ее прежде. В шесть лет по желанию своей бабушки Элионор Прованской именно в Эймсбери Мария приняла обет монашества вместе со своей кузиной Элинор Бретонской и еще тринадцатью девушками из благородных английских семейств. Король, а особенно королева Элинор Кастильская противились ее властной бабушке, но оказались бессильны. Со временем Элинор Бретонская стала аббатисой величественного Фонтевро, тогда как Мария Плантагенет дослужилась всего лишь до наместницы.
Хотя прямо и не говорилось, но на эту женщину возложили опеку за осиротевшими племянницами. Маргарита представляла себе невысокую, набожную женщину, блеклую и испуганную, и удивилась, когда, сойдя с паланкина, оказалась в объятиях высокой красавицы в монашеских одеждах.
— Ты, я так полагаю, Маргарита-Мэг?
Да, тетушка лично вышла встретить осиротевших племянниц, а у Маргариты появилась возможность рассмотреть ее как можно ближе. Точную форму лица скрывали покровы, но кожа была чистая и светлая. Губы были выгнуты луком Купидона с приподнятыми кончиками, отчего казалось, что женщина всегда приветливо улыбается. Внешние уголки глаз чуть приподняты. Маргарите сначала показалось, что они карие, но, присмотревшись, она вдруг обнаружила, что они темно-синие, почти сливовые.
— Лиззи! Бельчонок!
Выходя, девочки непременно оказывались в ее объятиях.
— Я Джоанна! — пыталась протестовать последняя.
— Вы точно такие, какими вас описывала сестра, — не обращая внимания на возражения, Мария сгребла племянниц, пытаясь обнять всех сразу. — Пойдемте, сейчас я покажу вам ваш новый дом и подруг.
На следующий день сестрам предстояло принять послушничество, но по приезде они все еще были гостями. Монахини устроили для них маленький пир, а позже, когда девушки отдохнули, тетушка Мария повела их на могилу прабабки Элиноры Прованской, по дороге в шутливой форме рассказывая об укладе монастыря.
— Была бы моя власть, — разом стала серьезной Мария Вудстокская, — я бы не позволила вас разделить. Есть правила, которым мы обязаны подчиняться. Маленькие девочки плачут, когда кругом одни незнакомцы, а они далеко от дома. Иди сюда, бельчонок, — она подхватила Джоанну на руки, которая и не думала противиться, только вздернула вверх носик, поясняя:
— Я не плакала! Ни разу!
— Нет, дружочек! Разве я о тебе говорю? — как подозревала Маргарита, Джоанна успела стать тетиной любимицей. Может, она напоминала ей себя в том же возрасте, может, представлялась дочерью, которой у монахини быть не может, но Мария Вудстокская твердо решила взять девочку под свое крыло. — Я о твоих сестрах. Смотри, как насупились. Сейчас расплачутся. Ты же присмотришь за ними?
— Присмотрю, — пообещала Джоанна, посмотрев на сестер свысока.
То, о чем толковала тетушка, объяснялось очень просто. Все воспитанницы монастыря делились на два разряда: pueritia или детский, куда и определили Джоанну, и adolescentia, куда попадали особы, достигшие поры юности, такие, как Маргарита и Елизавета. Кроме сестер при монастыре воспитывалось еще пять девушек соответствующего возраста, и Маргарите с Елизаветой предстояло делить с ними келью. Тетушка сообщила, что девушки могут обеспечить себе приватный уголок, огородив кровати ширмой, при этом не сказав, что сделать это можно только в двух случаях. Первый, если девушка чувствовала недомогание, но хвороба ее была не заразна. Другой, если бы все девушки согласились поставить между кроватями заслоны. Однако оказалось, что товарки Маргариты и Елизаветы настолько привыкли друг к другу и и к монастырскому укладу, что о каких-либо ширмах и речи быть не могло. Елизавета быстро смирилась, Маргарита же не могла, но она прекрасно понимала, что протесты бесполезны, потому решила молчать. Даже одежда, которую им полагалось носить, пока они пребывали в стенах монастыря, принадлежала не им, а монастырю.
Видя невысказанное недовольство племянницы, Мария Вудстокская решила компенсировать утрату свобод другими благами.
— При желании ты можешь уединяться здесь, — тетушка раскрыла двери одной из келий и жестом пригласила Маргариту войти. — И никто не посмеет тебя потревожить.
— Как вы узнали? Из писем матери? Она и о этом писала?! — воскликнула Маргарита, когда наконец-то обрела дар речи,который утратила от восхищения при виде настоящей сокровищницы.
— Умная девочка, — подтвердила Мария. — Когда-то эта келья была обустроена специально для твоей прабабушки Элинор. Она была не только модницей, но и сама придумывала наряды и узоры. Твой талант унаследован от неё. Кузина Элинор пыталась ей подражать, но только портила краски и бумагу. Теперь утверждает, что в Фонтебло у нее нет времени для подобных чудачеств.
Здесь был столик, на котором можно удобно закрепить полотно или бумагу, были краски и кисти, разные-разные: жесткие и мягкие, толстые и тоненькие, из свиной щетины, из барсучьего и беличьего меха. Маргарита попробовала одну такую, проведя кончиком ворса по запястью: нежно, словно прикосновение пера из крыла ангела.
— Вы так добры, — она постаралась, чтобы благодарность прозвучала искренне, хотя на самом деле была разочарована. Эйфория прошла, оставив место сожалению. Не в доверии тетушки, допустившей племянницу в святая святых их коронованной родственницы, — в себе. Маргарите сложно было это объяснить, но ее дар заключался в кратких вспышках вдохновения, рисующего чёткие картины в её разуме. Весь мир вдруг застывал, раскрывая некую тайную, но в тоже время простую сущность, красоту или уродство, хотя бывало, что между двумя этими крайностями стиралась черта. У Маргариты же возникало желание передать все то, что она увидела. Иногда ей казалось, что все это дар не Господа, а его вечного соперника, иначе с чего бы ей видеть то, чего нет на самом деле?
Со смертью матери все пропало: ни вспышек, ни образов. Маргариту это не особо волновало, она совсем забыла о них и о своей маленькой одержимости «портить бумагу». И вдруг тетя Мария напомнила ей.
Маргарита посмотрела на родственницу, на лист бумаги, и ничего там не увидела. Ее дар украла пустота. Девушке стало больно, как будто у неё отняли что-то важное, без чего можно прожить, но уже не так, как прежде.
— Осваивайся, — благословила Мария, уходя.
Если Маргарите и удалось провести прозорливую тетку, то себя — нет. Когда Мария Вудстокская вернулась за подопечной, та сидела перед девственно-чистым листом бумаги.
— Так случается. Я слишком насела на тебя. Что бы там ни думали греки, но рисовать не ремесленничать. Потому эта муза так обидчива: у нее нет имени, — попыталась утешить Маргариту тетушка и отвлечь от мысленного самобичевания. — Вернешься, когда она будет добра. Только об одном прошу: завлекая ее, не устраивай погром.
— Погром? — удивилась Маргарита. Если что-то и лежало не на своем месте, то она готова была тут же все исправить, но это никак нельзя было назвать погромом. Она уже была готова усомниться в ценности сокровищницы, если за каждую мелочь ее собирались отчитывать, но тетушка пояснила:
— У твоей прабабушки был такой обряд призыва. Если ничего не получалось, она выходила из себя и крушила все, что попадало под руку. И чудо! Муза прилетала. Я наблюдала это воочию и испугалась, что сама попаду под горячую руку. А я, поверь, не из пугливых.
— Моя муза после такого обряда убежала бы, только пятки засверкали, — приободрилась Маргарита.
— Вот и славно! Опять меня не так поняла? Я не о побеге твоей музы. Королева Элинор могла передать наведение порядка в надежные руки служек. Тебе же пришлось бы убирать все самой.
Так легко тете удалось превратить поражение в преимущество, что Маргарита просто диву далась. Чем больше она узнавала принцессу Марию, тем больше ею восхищалась. Как же отличалась она, реальная, от сложившихся ранее представлений о ней и о монахинях! Несмотря на папский запрет покидать стены монастыря, она бывала в миру чаще, чем в стенах обители. Она занималась делами аббатства, но поговаривали, что это был лишь повод. Король выделял щедрые средства на содержание дочери, и только малая их толика оседала в монастыре. При всем этом принцессу-монахиню уж никак нельзя было назвать скрягой.
Так как послушницы в монастыре не имели права на личную собственность, присланные родственниками той или иной девушке из дома лакомства надобно было разделить между остальными воспитанницами поровну. Такой вот доброй родственницей для дочерей Джоанны Акрской стала ее сестра. Из своих путешествий она привозила девушкам столько угощений, что никто не был обделен. Правда, Елизавета и Маргарита подозревали, что маленькую Джоанну тетушка втайне подкармливает сверх положенной доли.
Монахини, отринувшие похоть, считали должным оградить от даже мысли о ней своих юных подопечных. Молодость тянется к греху; все, даже мимолетные сладострастные мысли, произрастают в распутные деяния, потому их следует искоренять, как сорные травы. Вот под такую прополку и попала Елизавета, когда в вечерний час решила развлечь подруг историями о короле Артуре. Сестра Юдифь, присматривающая за девушками, тут же перебила ее и начала рассказ о Мелоре Бретонском, чье имя носил монастырь. Монахиня со всем красноречием поведала, что святой покровитель — если не король, то принц, его подвиги славны тем, что творились во славу Господа, а смерть от рук вероломного короля Ривала гораздо трагичнее, чем воспеваемая наивными сердцами смерть Артура.
— Интересно, станет ли она отрицать, что знает, кто такой Артур и чем славен, если спросить ее прямо? — успела шепнуть Маргарита, растерянной Лиззи.
В наказание или в поощрение за любознательность одним из заданий для неудавшейся рассказчицы стало ознакомление с трактатами о жизни святой Хильды Стренинхельской. Чтение было настолько скучным, что усыпило даже терпеливую и скрупулезную Елизавету.
Одно упоминание о языческих богах могло вызвать у монахинь ужас, а Мария Вудстокская запросто о них рассуждала.
Маргарита решила, что когда ее муза перестанет сердиться, то первое, что она у нее попросит, — послать образ тетушки. Пока же та молчит, Маргарита не станет посещать келью-мастерскую.
Помимо огорода с овощами, пряными и лекарственными травами, обрабатывать который было обязанностью и монахинь, и послушниц, при монастыре имелся роскошный сад. Вот там Маргарита и искала уединение. Сестра Юдифь поощряла желание Маргариты отделиться от остальных девушек, считая, что гуляя по монастырскому саду, как по Эдемскому, та постепенно придет к мысли посвятить себя служению Господу. Маргарита не стала разочаровывать монахиню известием, что она не сбегала от мира, а предпочитала играм с подругами одиночество и не хотела становится одной из семи, скромной послушницей в сером платье. Она — Маргарита де Клер.
Постепенно исследовательский интерес уступил место умиротворению от неспешной прогулки по знакомым местам. Оставалось наблюдать, как с течением сезонов одни цветы сменяют другие, как завязи на деревьях превращаются в плоды. Ничего нового, музу таким точно не заманишь. Так минуло три недели и, возможно, ещё день-два и Маргарита потеряла бы тягу к бессмысленному хождению, предпочитая прогулкам игры с подругами. Однако, дойдя до колодца, из которого никогда не брали воду на нужды монастыря, так как он символизировал священный источник, и маленького пруда, заросшего болотником, на одном из яблоневых деревьев она заметила необычное красное пятно среди зелени листьев. Яблони уже отцвели, плоды завязаться не успели. Маргарита подошла поближе и с удивлением признала свою ленту, повязанную к ветке, что росла невысоко, как раз чтобы дотянуться. Когда-то этих лент было две. Одну из них забыли в Каэрфилли, другую… Другую она повязала на ладонь мужчины.
Он не просто нашел ее, он придумал, как подать знак! Пирс Гавестон! Ее несносный рыцарь!
Сердце колотилось бешеным боем, мелодией бубна отдаваясь в голове, от которой ноги так и просились в пляс вокруг благословенного колодца. Маргарита вспоминала его лицо, его стать, их последние встречи и, уже привстав на носочки, резко развернулась: гасконец больше не застанет ее врасплох.
Он должен был стоять за спиной! Должен! Если восторг ее был сравним с безбрежным морем, то разочарование, когда никого не оказалось рядом, — с болотом, которое необратимо ее затягивало. Разум бросил спасительную веточку: если бы Пирс поджидал ее здесь и был обнаружен, то навлек бы неприятности не только на себя, но и на Маргариту. Все дело в оставленном знаке.
Маргарита снова вернулась к дереву. Сердце выдавало тревожные удары, руки не слушались, когда девушка потянула край ленты, распуская узел. На землю упал аккуратно свернутый в трубочку небольшой листок бумаги.
Если бы она разорвала его, спешно разворачивая, то придумала себе наказание похлеще тех, что возлагают на себя монахини, но ей так не терпелось узнать, что же там написано! Как будто это было волшебное лекарство, а она — умирающая.
«Я не стану обещать, что готов забрать Вашу скорбь, ведь вместе с нею исчезнет память. Позвольте же забрать ее часть, чтобы Ваши дни стали радостнее, а со мною — осталась доля Вашей души».
Маргарита зажала послание между ладонями, но потом снова перечитала его. Снова и снова, пытаясь запомнить каждый завиток букв. Если бы могла, она бы хранила письмо на груди, как талисман, но она страшилась даже представить, что случится, если его обнаружат. Уничтожить письмо Маргарита не посмела, потому, найдя подальше от дорожки камень, устроила под ним тайник.
Ей нестерпимо хотелось большего: она решила оставить ответное послание. Перевязав ленту на соседнее дерево, рядом на дорожке палкой она нарисовала три рисунка: Каэрфилли — его округлые башни и дамбы сложно не узнать, — фигурку мужчины и женщины, стоящих напротив, и лист девичьего винограда.
***
«Все так же холодна. Все так же недоступна. Стены монастыря — ничто. Гораздо крепче та стена, что Вы возводите между нами. Но я — тот отчаянный, кто готов преодолеть и эту преграду».
Читая очередную записку, Маргарита не верила глазам. Она весь вечер не находила себе места, ночь не спала, а утро показалось ей сплошным мучением. Она мчалась в тайное место, предчувствуя свидание, а он не то, что не понял ее послание и не появился, — он его затоптал! Стоило ли тратить время на этого неблагодарного? Нет! И еще раз нет! Но все же Маргарита решила дать гасконцу еще один шанс.
Если бы Маргарита могла, то написала бы записку, но там, где перо и чернила, там и другие девушки. Возникли бы ненужные расспросы. Маргарита решила, что красноречивее и надежнее другой знак. К тому же она все еще сердилась на пренебрежение к ее первому посланию, чтобы тратить на Пирса слова. Девушка помнила, где в монастырском саду рос девичий виноград. Место достаточно укромное, чтобы назначить там свидание. Таким образом, лист укажет и на желание Маргариты, и на место встречи.
Ей предстоял еще один скучный вечер, бессонная ночь и томительное утро. А может, и нет? Маргарита не знала, с чего взялась уверенность, что она застанет Пирса Гавестона врасплох. Ей казалось, что он желает встречи даже больше, чем она, сгорает от нетерпения, потому придет за посланием, как только удалится Маргарита. Пока она обрывала листок с винограда и привязывала послание, у нее было ощущение, что за нею кто-то наблюдает. Значит, стоило вернуться к заветной яблоне для того, чтобы проверить — вдруг это какая-то из послушниц шпионит? — и предотвратить беду.
Возле яблони стоял мужчина. Не Пирс. Маргарита хотела возмутиться и прогнать негодяя, посмевшего пробраться в женскую обитель, но тут он обернулся. Девушка закричала и побежала прочь. Лицо незнакомца было изуродовано шрамами, один глаз казался заросшим бугром, и у него не было носа.
Взволнованная Маргарита рассказала о встрече сестре Юдифь, упустив при этом историю с посланиями.
— Это Вэнс. Наш садовник. Ты настолько погрузилась в собственные размышления, что не услышала звон колокольчика, — рассудила по-своему монахиня.
Маргарита, как и другие послушницы, была предупреждена, что в обитель женского монастыря вход имеют только несколько мужчин, и один из них садовник. Сестра Юдифь говорила о нем, как о человеке с искалеченным телом, но чистого душой. Оговаривалось, что ухаживать за садом он должен, когда монахини и послушницы находятся на службе в церкви или на занятиях. Однако, чтобы содержать сад в идеальном порядке, этого времени было мало. Вот так и получалось, что в саду водился некий дух, невидимый, но совсем не неслышимый. Избежать встречи обитательниц монастыря с садовником помогал звон колокольчика: Вэнсу следовало привязывать его к ноге, когда он работал по саду. Послушнице или монахине, забредшей в сад и услышавшей позвякивание, следовало тут же уйти прочь.
— Он не носил колокольчик! — возмутилась Маргарита.
— Если так, если ты готова подтвердить свои слова перед настоятельницей — я поговорю с нею, а она с Вэнсом, — постановила сестра Юдифь.
— Не стоит, — тут же пошла на попятную Маргарита: расследование могло зайти совсем в другую сторону и выявить тайную переписку. — Теперь я вспомнила. Я спутала колокольчик с птичьими трелями.
— И наверняка решила взглянуть на чудо-птичку? — с улыбкой попеняла монахиня.
— Так и было.
— В наказание за оговор несколько дней дорога в сад тебе заказана, — завершила разговор наставница. — И не забудь упомянуть об этом на исповеди.
Маргарита изобразила огорчение, хотя на самом деле вздохнула с облегчением. Опасность миновала. Что касается ее прогулок, после пережитого приключения она и сама думала их прекратить. С исповедью дело обстояло иначе. Говорить, что она ошиблась и оклеветала садовника, — наговаривать на себя, что само по себе уже грех. Каяться, что получала записки от мужчины и пыталась с ним увидеться, — собственными устами произнести себе приговор. Как ни священна тайна исповеди, но о подобном проступке капеллан наверняка доложит настоятельнице, и страшно представить, каким скандалом все обернется. Маргарита вспомнила другие прегрешения, не касающиеся ее маленького предприятия, и вскоре их собралось достаточно, чтобы грешок недомолвки стал не таким уж существенным.
Маргарита хорошо подготовилась, тщательно обдумав, что скажет капеллану и как будет отвечать. В саду, как обещала сестре Юдифь и самой себе, она не появлялась уже неделю. Пирс Гавестон также больше не давал о себе знать. Маргарита сама лишила его такого шанса. Она это признавала, но все же злилась. Ей хотелось выговориться, но она прекрасно понимала, к каким последствия приведет ее болтливость. Она загрустила, пока ждала свою очередь в исповедальню. Желая обрести поддержку, Маргарита мысленно обратилась к Деве Марии, но, взглянув на статую, увидела лишь укор в ее глазах. Стоило признаться и навсегда покончить с обманом.
— Я грешна пред ликом Господа… — начала она, присев на скамеечку в исповедальне.
— В чем же твой грех?
Послушниц предупредили, что, отправившись в город исповедовать умирающего, капеллан прислал помощника. Голос преподобного отца хоть и был приглушен, но показался Маргарите знакомым.
— Вчера во время молитвы вместо того, чтобы усердно молиться, я наблюдала за мухой и гадала, перелезет ли она на нос сестре Магдалене, — Маргарита решила проверить догадку.
— Это не грех. Грехом было бы убийство во время богослужения. Пусть это и муха, но она тоже тварь Божья.
— Я смеялась без причины, когда сестра Магдалена пыталась эту муху сдуть, — Маргарита попыталась заглянуть сквозь решетку и разглядеть лже-исповедника: результата это не дало, но она была уверена, что знает, кто там находится.
— Это не грех, так как у тебя была причина, — отвечал находящийся с той стороны.
— Я потакала лжецу, лишившему несколько душ покаяния и прощения Господа, — продолжала девушка.
— Это не грех. Искреннее покаяние всегда будет услышано. На тебе другой страшный грех.
— Какой же, несвятой отец? — Маргарита чуть ли не вдавилась в решетку, когда фальшивый священник резко привстал, и они оказались лицом к лицу.
— Ты отвергаешь любовь, холодная, одинокая жемчужина.
— Как тебе удалось всех обмануть и пробраться сюда? — не отвечая на обвинения, Маргарита начала забрасывать ловкача вопросами.
— Я же писал, что стены, где спрятано мое сокровище, для меня ничто, — отвечал Пирс Гавестон.
— Я помню и помню, что ты писал о другой стене. Ее ты так и не преодолел.
— Ты перестала приходить в сад, — возразил Пирс. Как будто от этого зависела ее привязанность!
— Нашу переписку обнаружили, — чтобы говорить с собеседником и при этом смотреть ему в лицо, Маргарита встала со скамейки и возложила руки на решетку. Пирс сделал то же самое.
— Вэнс-красавчик? В нем сложно опознать Купидона. Он передавал послания от меня и забирал ответные.
Если бы не преграда, Маргарита и Пирс соприкоснулись бы ладонями.
— Посланий было два, но твой несуразный Купидон первое уничтожил. К тому же как ты посмел отдать в его лапы мою ленту? — строптивица нахмурилась и отвернулась, но ладони от решетки не убрала.
— Мне пришлось довериться ему. Сначала Вэнс стал моими глазами. Я описал ему тебя, но не надеялся особо, что его наблюдения принесут плоды, когда сама судьба тебе подсказала облюбовать для прогулок монастырский сад. Тогда Вэнсу пришлось стать моими руками.
— Хорошо, что ты не передал ему права на еще какие-то части тела, например губы, — фыркнула Маргарита.
Пирс сделал ей знак быть тише: из исповедальни не должны долетать подобные звуки, и продолжил:
— Он присматривал, чтобы послания не попали в чужие руки. Что до губ, то право говорить (?) и собирать поцелуи я не уступлю никому.
Маргарита слегка отпрянула и, чтобы спрятать смущение поскорее, продолжила расспрос.
— А капеллан? Ты же не убил нашего капеллана, чтобы занять его место?
— Преподобный Томас — отличный старик. Любит компанию и выпить, а лучше выпить в компании под теософскую беседу. Сан не позволяет ему ходить по кабакам, поэтому задушевные разговоры под бутылочку вина случаются крайне редко. Но вчера ему повезло…
— Он согласился уступить тебе свое место? — высказала догадку Маргарита.
— Вынужденно. Сраженный парой бутылок добротного французского вина, он уснул. И пробудет в таком состоянии до вечера, — пояснил Пирс. — Правда, его гость сам чуть не уснул, но не от вина, а от рассуждений преподобного.
— Мне ли не знать. Я каждую проповедь боюсь начать клевать носом, — хихикнула Маргарита.
Пирс снова сделал знак вести себя тише.
— Нам пора расстаться, пока не возникло подозрений. Иначе никто не поверит, что у такой невинной девушки столько грехов.
— Раз ты меня прогоняешь... — расправляя подол, Маргарита встала.
— Подожди. — попросил Пирс.
— Что еще? — строго прошептала девушка.
— Обещай, что еще вернешься в сад.
— Если будет погожий день, — пообещала она.
— Подожди… — повторил рыцарь-исповедник.
— Жду, — Маргарита лукаво улыбнулась: что еще он может придумать?
— А как же твоя епитимия?
Маргарита прикусила губу, чтобы снова не хихикнуть.
— Какое же покаяние должна я исполнить?
— Думай обо мне…
— Невыполнимо! — шепнула она, покидая их убежище.
Как раз вовремя: подруги и монахини-наставницы уже начинали если и не подозревать, то беспокоиться.
— Сколько же грехов на тебе, дитя, — попеняла сестра Юдифь.
— После разговора со святым отцом моя душа обрела мир. Он указал мне путь, которым мне нужно следовать, — сложив руки, как для молитвы, и опустив голову, кротко отвечала она.
Сестра Юдифь одобрительно кивнула, решив, что речь шла о пути служения Господу. Маргарита же понимала, что, даже будучи на распутье, какой бы легкой ни казалась эта дорога, она изберет другую, пусть та и покрыта туманом.
***
В нескольких днях ненастья Маргарита не увидела знака: в райском саду также обитал змий. Как только дожди закончились и проглянуло солнце, она, приподнимая намокшую от росы и дождевых капель юбку, поспешила к заветному месту. Она почти бежала: столь велико оказалось предвкушение нового послания, а может, и свидания, но возле особенной яблони снова стоял не Пирс, а Вэнс, и у него была лента Маргариты.
— Миледи, — улыбнулся он, показывая большие прорехи (щели) между зубами.
— Я пришла раньше. Отдай то, что тебе передал господин, и ступай своей дорогой, — преодолевая брезгливость, она сделала шаг вперед.
— Следуй за мной, миледи, — садовник не отличался учтивостью. Не давая больше никаких объяснений, он развернулся и куда-то поплелся. Возмущенная Маргарита, прикусив от обиды губу, стояла как вкопанная. Благоразумие вопило об осторожности: бежать, что есть ног, обратно к монастырю.
— Где колокольчик, что положено тебе носить?
— Его звон может погубить человека, который меня послал к тебе, миледи, — Вэнс остановился, но не обернулся. — Возвращайся к монахиням или иди за мной. Время не друг ему.?
Если бы Маргарита увидела снова лицо садовника, то не была бы так решительна, не поддалась бы искушению.
— Я пойду.
— Вот и добрались.
— Где же он? — Маргарита не нравилось место, которое Пирс выбрал для свидания: не запущенная, а скорее дикая дальняя часть сада у самой стены.
— Я здесь, прекрасная Марго.
Маргарита даже пикнуть не успела: ей зажали рот, скрутили, как ягненка. Двое мужчин забрались на стену, а Вэнс, легко подняв обманутую пленницу, передал одному из них. Тот попытался спустить ее вниз товарищу, который успел спрыгнуть вниз. Ни о какой деликатности не шло и речи: ее просто швырнули ему на плечо, хорошо, что хоть подхватить успел. Маргарита попыталась сопротивляться. Ее куда-то несли, но куда, видеть она не могла: лицо утыкалось в спину негодяя. Путь был недолгий. Ее швырнули, хорошо, что хоть на солому. Однако этим злодеи не ограничились. Они забросали пленницу соломой так, чтобы скрыть ее и лишить возможности подать хоть какой-то знак, к тому же с двух сторон зажали телами(?) так, что, извивайся или нет, освободиться ни возможности, мычи или стони, никто не услышит. Они тронулись, из чего Маргарита сделала бесполезный вывод: они на телеге и удаляются от монастыря.
На каждом ухабе телега подскакивала. Каждая выбоина, каждый камень приносил Маргарите боль. Соломенная подстилка не облегчала страдания, наоборот, проклятая солома лезла в нос, колола веки, так что о том, чтобы открыть глаза и дать волю слезам, не было и речи. Она должна была бы молить о прекращении мучений, но когда телега остановилась, Маргарита напряглась еще больше. Неизвестность хуже телесных мук.
Ее вытащили их соломы, посадили и начали развязывать путы. Когда чьи-то пальцы прикоснулись к щеке, она рискнула взглянуть на похитителей. Молодой человек, сидевший так близко напротив, был ей хорошо знаком. Хьюго Одли. Только он посмел бы переиначить ее прекрасное имя в безвкусную кличку Марго. Дерзкий и несносный кавалер, один раз из-за своего неумения справляться с лошадью чуть не убивший их обоих. Кто бы мог подумать, что он решится еще и на похищение?
— Только не кричи. Хорошо? — попросил он, снимая повязку.
— Пусть кричит! Все равно никто не услышит.
Маргарита повернулась в сторону того, кто это сказал. Второй похититель был курчав, темноволос, также как и Хьюго Одли большеглаз и толстогуб. Может, эти черты были несколько тоньше, что придавало его облику некую утонченность и изысканность. Схожесть выдавала в них родственников. Оба похитителя одеты были неброско: широкие подпоясанные рубахи, сапоги почти до колен, короткие плащи с капюшонами. С виду небогатые горожане и только.
— Эй, Николас, будь почтителен с моей будущей женой. Не бойся, Марго. Мне правда жаль, что приходится завоевывать тебя таким образом… Ай!
Хьюго Одли одернул руку с отпечатком зубов и выступившей кровью. Похищенная оказалась не настолько беспомощной, и как только ей освободили рот, тут же им воспользовалась. Пока укушенный растерянно смотрел на ладонь и ругался, она успела перекатиться к стенке повозки и с ловкостью кошки соскочить на землю. Надежда на спасение оказалась призрачной. Не растерявшись, Николас схватил беглянку, скрутив ей руки за спиной.
— Будешь рассыпаться любезностями — умрешь холостым, — напарник Одли снова закинул Маргариту на телегу.
— Негодяи! Если сейчас же не вернете меня туда, откуда взяли, мой дед разберется с вами так, что смерть Уоллеса посчитают легкой, — вопила Маргарита.
— Умрешь холостым и на плахе, — добавил, усмехаясь, Николас. — Можешь справиться сам, я могу ее подержать.
— Справлюсь! — Одли сел на Маргариту сверху, захватив оба ее запястья, и завел их за голову. — Пойми, Марго, слишком далеко все зашло. Теперь заключение, или даже плаха, или твое «да» у алтаря. Первое не по мне. Остается устранить все препятствия к нашему браку.
Николас неприятно хохотнул.
— Что тогда он здесь делает? Пусть убирается! — Маргарита попыталась отогнать охватывающий ее ужас. Хоть неприятные намерения исходили именно от Хьюго Одли, тот не казался ей настолько опасным, как его непочтительный родственник.
— Она уже тобой командует, кузен. Берегись, — снова вставил свое Николас.
— Он засвидетельствует нашу связь, Марго, — свободной рукой Хьюго начал задирать ее юбку.
Маргарита завизжала. Одли наклонялся к ней ниже и ниже и вдруг выпрямился.
— Что тебе надо? Следи за дорогой.
Одли повернулся в сторону, и Маргарита увидела, кто посмел прервать преступление. Третьим в разбойничьей компании оказался садовник Вэнс. Он обрезал постромки у лошади. Занятие не отняло у него много времени.
— Я и следил. На дороге всадник. Кажись, обманутый любовник нашей девицы.
— Ты же говорил, что этой дорогой редко пользуются, — вмешался опомнившийся Хьюго Одли.
— Говорил. И разрази меня гром, если врал, — отвечал Вэнс, вскакивая на лошадь и ударяя ее пятками в бока.
— Тащи ее в лес! — скомандовал Николас, бросая в сторону солому.
— Я не оставлю тебя! — Хьюго оказался удачливее кузена и первым извлек со дна повозки припрятанный меч.
Мчался или нет на выручку спаситель, Маргарита не стала ждать. Снова спрыгнув на землю, она помчалась в чащу, и даже окрики кузенов: «Стой!» — «Пусть бежит». — «Она же пропадет!» — вместо того, чтобы остановить, только подстегнули бежать быстрее. Еще и ещё, хотя скорее уже невозможно. Без определенной цели, петляя, как заяц, просто бежать дальше от негодяев, пытавшихся осквернить ее. Внезапно перед глазами Маргариты все потемнело. Она уже не бежала — лежала, и впереди была стена, а если поднять голову, то (можно было увидеть) небольшой отсвет неба сквозь ветви.
Маргарита откинула первую мысль, что умерла. Болела коленка, рукав платья порвался, и сквозь него виднелись несколько кровоточащих ран. Но она действительно оказалась в могиле — глубокой яме-ловушке. Даже если встать во весь рост, то до верха оставалось несколько футов: прыгай не прыгай, карабкайся не карабкайся, результат один — пустая трата времени и сил. Даже то, что кости после падения оказались целы, в таких обстоятельствах не радовало.
Сначала Маргарита боялась звать на помощь, надеясь на собственное везение: ее могли услышать Одли и его кузен. Она кружила по яме, пытаясь найти хоть маленький выступ, чтобы на него встать, или торчащий корешок, чтобы за него ухватиться. Бесполезно. Как-то само-собой в памяти всплыла притча о мертвом льве и живой собаке, и Маргарита закричала. Кричала громко и отчаянно, до хрипоты в горле, а когда силы и надежда иссякли, села на землю, поджав к груди колени и обхватив их руками, и заплакала.
Название: Еще одна из рода Клер
Автор: Roksan de Clare
Бета: Kage Tsukiyama, _AlisaSelezneva_, NikaDimm, wendellin
Исторический период: 1306-1307 года
Размер: макси, 46700 слов
Пейринг/Персонажи: Маргарита де Клер, Пирс Гавестон, исторические личности и оригинальные персонажи
Категория: джен, гет
Жанр: общий
Рейтинг: R
Краткое содержание: Хорошо воспитанная благородная девушка не станет перечить родителям и опекунам и с благодарностью примет их волю, даже если вопрос касается ее замужества. А что если ей предложат самой найти мужа? Прислушаться к сердцу или разуму? И что, если это очередная ловушка и от нее все равно ничего не зависит?
Примечание: в тексте использована поэзия автора начала XIII века Пейре де Бержака (перевод Валентины Дынник).
Скачать: docx, txt
О появлении на свет Гилберта, Элинор, самой себя и даже Елизаветы Маргарита могла судить только по рассказам. Рождение сводной сестры Марии им преподнесли как данность. Зато появление на свет Томаса и Джоанны Монтермер происходило почти на ее глазах. Прежде чем провозгласили о рождении наследника Монтермера, матушка исчезла в особой комнате на четыре дня. Малышка Джоанна забрала у матери более двух недель.
— Если это мальчик, как считает Ральф, то все скоро закончится. Мужчины всегда торопятся, — поделилась размышлениями Маргарита.
Елизавета согласно кивнула. Маленькая Джоанна тут же повторила ее жест, даже не осознавая толком, о чем речь.
Справедливость выводов Маргариты на пятый день добровольного заточения леди Джоанны подтвердила шустрая Тирион.
— Мальчик! Его уже омыли и понесли к кормилице!
Теперь нужно несколько дней на восстановление сил роженицы, а дальше все пойдет как обычно, только уже с новым, крикливым членом семейства. Так было правильно. Так должно было быть.
В тот же вечер, или скорее уже ночь, Маргариту вырвали из объятий сна громкий противный голос и толчки в плечо.
— Леди Мэг! Леди Мэг! Проснитесь!
— Совсем забыла, что такое страх? — узнав в наглой особе, посмевшей потревожить ее покой, Сибл, Маргарита даже не стала открывать глаз, а только попыталась перевернуться на другой бок. — Напомнишь завтра наказать тебя.
— Леди Мэг! Вам нужно идти! — не обращая внимания на угрозы, служанка продолжала трясти свою хозяйку. Такое можно было ожидать от дерзкой Дженни, но никак не от кроткой Сибл, избранной Маргаритой именно за свою покорность.
Стоило только краем глаза взглянуть на тревогу на лице Сибл, чтобы отпало желание пререкаться. Так же, как и задавать вопросы. Чтобы ни случилось, пока Маргарита об этом не знала, она была в безопасности. Наспех одевшись, она поспешила за служанкой, чуть не столкнувшись с растрепанной Елизаветой, встревоженной не меньше, чем Сибл.
— Мама, — всхлипнула догадливая сестра, а Маргарита готова была раскричаться на нее за то, что та неосторожно раскрыла ящик Пандоры. Пока слово не произнесено, пока неизвестно, оно не опасно. Наказывая сестру, Маргарита подтвердила бы опасения, которые старательно гнала прочь. Могло быть множество причин, почему их подняли посреди ночи. Например, напавший на замок дракон или внезапно объявившиеся потомки последнего принца Уэльса, жаждавшие вернуть во владение некогда свои земли. Шума битвы не слышно, потому что стены крепки.
Появились няни с Джоанной и Томасом на руках. Младших детей не стали тревожить одеванием, оставив в ночных сорочках. Джоанна испуганно хлопала сонными глазками, не понимая, что происходит. Томас же продолжал дремать, уткнувшись в плечо няньки. Все последовали за дамой Мод. В другое время она бы порадовалась такой слаженности, но теперь оставалась безучастной.
До родильных покоев леди Джоанны они добрались как раз тогда, когда оттуда выходил священник со служкой. Сэр Ральф уже ждал их, но первой в комнату зашли все же дама Мод и несколько доверенных служанок, потом уже все остальные.
Шпалеры на стенах с цветами и женщинами, гуляющими или занимающимися повседневной работой, деревянное распятие на столе, четки и чаша из черного камня — позже Маргарита узнала, что называется он орлиным. Совсем немного свечей, из-за чего в комнате царил полумрак. Она рассматривала все не из любопытства, а чтобы обмануть себя и еще немного оттянуть неизбежное.
На кровати с полуоткрытым зеленым пологом лежала Джоанна Акрская. Ральф Монтермер встал по одну сторону ее ложа, дети с наставницей и нянями по другую.
Леди Джоанна дышала глубоко и резко, так, словно бежала за кем-то и не могла догнать. Но все же была жива! Жива!
— Мама… — осторожно позвала ее Маргарита. Она не помнила, давала ли дама Мод наставления, как вести себя, но действовала, следуя словам, которыми она обычно начинала поучения: «Сердце укажет тебе…»
И получилось! Взгляд леди Джоанны стал осмысленным. Она, насколько позволяли силы, потянулась к детям, совсем немного, чуть меньше дюйма приподнимаясь от ложа, улыбаясь так, как могла только она. И тут же, вздохнув, опустилась и замерла.
Одна из сведущих женщин — повитуха, что ранее помогала при родах, полная, в покрывале, завязанном так, что скрывало и волосы и плечи, в темном платье без особых изысков, стоявшая ранее как тень за спиной родни принцессы, — вышла вперед, наклонилась, приложила к губам той, кто звалась Джоанной Акрской, гладкий серебристый диск. Взглянув на него, женщина прикоснулась кончиками большого и указательного пальцев к векам леди Джоанны, смыкая их и таким образом безмолвно подтверждая страшную истину: тот вздох был вздохом, когда душа отлетела от тела.
— Моя госпожа! — сдавленно простонал Ральф Монтермер, опускаясь на колени, прижимаясь к телу супруги.
— Что вы делаете? Почему плачете? Мама же спит? Помните, так уже было! Дама Мод, где ваши чудесные травы? — где-то за спиной причитала Елизавета.
— Они не помогут ей сейчас, бедное мое дитя, — говорила дама Мод.
Захныкала маленькая Джоанна. Так как ее всхлипы начали удаляться, то Маргарита предположила, что ее и Томаса няни поспешили вывести из скорбных покоев.
Она же стояла и смотрела, понимая, что не сможет больше обманывать себя, не сможет убедить, что та неподвижная женщина не ее мать. Есть ли у пустоты форма? Ощутима ли она? Да! Сейчас она не просто заполняла Маргариту — она разрывала, грозя вырваться из ее горла не плачем, а диким воем. Но Маргарита не плакала. Она просто стояла и смотрела, не смея оторваться.
— Вы даже не пробовали! — продолжала визжать Елизавета.
— Замолчи! — пустота нашла себе выход в ударе, а Маргарита не могла понять, почему ее ладонь горит, а щека сестры пунцовая. Елизавета залилась потоком слез.
— Пойдемте, девочки, — дама Мод не стала отчитывать смутьянок. Она скоро вывела их из комнаты и там позволила дать волю слезам. Плакала Лиззи, прижатая головой к правому плечу наставницы. Маргарита слышала, как сдерживала слезы дама Мод. Ее же глаза оставались сухими. Все слезы забрала пустота.
Для новорожденного сына леди Джоанны не стали ждать восемь дней, прежде чем окрестить, и провели обряд сразу после похорон матери. Назвали Эдуардом. Отказываясь от груди кормилиц, он слабел. Тот же священник, что днем провел обряд крещения, вечером соборовал его. Елизавета не унималась. Через Тирион и повитуху удалось найти другую кормилицу, женщину, о которой ходили слухи, что она тайком поклоняется старым богам. Если раньше Ральф Монтермер первый бы спустил собак на ведьму, то сейчас он не стал перечить упрямой падчерице. Помогли ли молитвы Елизаветы или тайные обряды новой кормилицы, делающее ее молоко целебным, но на утро Эдуард все еще жил.
— Я успел отправить посланцев, извещающих, что он последовал за матерью, — равнодушно пожал плечами сэр Ральф. Как бы ни пытался барон Монтермер это скрыть, но вину за смерть супруги он перекладывал на младшего сына.
Маргарита же не испытывала к брату ненависти, так же как и любви. Если кто и был виновником смерти матери, так это Ральф с его похотью, рассудила она. Жизнь или смерть брата ее не трогала, а беспокоило другое. Все привычное, все, казалось бы, такое незыблемое рушилось, как ветхозаветная Вавилонская башня. Они только и могли наблюдать. Последней рухнувшей стеной стало известие о том, что Каэрфилли больше не может считаться их домом.
Загадывал ли на Рождество молодой Гилберт де Клер поскорее заполучить свои титулы, но его желание сбылось. Со смертью супруги Ральф де Монтермер терял право зваться графом Глостером и Херефордом, а также управлять Каэрфилли. Также он освобождался от опеки над падчерицами. До замужества Маргарита и Елизавета помещались в монастырь Святой Марии и Святого Мелора в Эймсбери. Джоанна Монтермер, как внучка короля, могла присоединиться к сестрам. Томасу Монтермеру повезло носить то же имя и быть всего лишь на несколько месяцев младше нелюдимого принца Томаса. Король посчитал это добрым знаком: его младший внук и малолетний сын станут товарищами. О том, что другой его внук выжил, Эдуарду Длинноногому сообщить не успели. На момент, когда сестры покидали Каэрфилли, никаких королевских распоряжений относительно Эдуарда Монтермера не было.
Неопределенность судьбы младшего брата приводила Елизавету в отчаяние. Она успела не просто привязаться к нему, а полюбить и возложить на себя ответственность за его чудом сохраненную жизнь. Лиззи опекала его и лелеяла, как не каждая мать собственного ребенка, и рыдала навзрыд, прощаясь с ним. Когда, отъезжая, девушки с тоскою наблюдали, как замок все больше отдалялся, Елизавета едва не сделала попытку выскочить из паланкина и побежать по южной дамбе обратно, но ей не хватило решимости.
Путешествие в Эймсбери оказалось одним из самых тоскливых, какие были на памяти Маргариты. Джоанна постоянно плакала, Елизавета жаловалась, что никто не приглядит за ее подопечным, а сама Маргарита сидела, отвернувшись к занавескам к окну, так их и не приоткрыв занавесок. Ее не интересовало, что творится снаружи, просто не хотелось смотреть на сестер. Будущее не предвещало ничего хорошего. Одной из монахинь аббатства была их тетя Мария Вудстокская. Маргарита никогда не видела ее прежде. В шесть лет по желанию своей бабушки Элионор Прованской именно в Эймсбери Мария приняла обет монашества вместе со своей кузиной Элинор Бретонской и еще тринадцатью девушками из благородных английских семейств. Король, а особенно королева Элинор Кастильская противились ее властной бабушке, но оказались бессильны. Со временем Элинор Бретонская стала аббатисой величественного Фонтевро, тогда как Мария Плантагенет дослужилась всего лишь до наместницы.
Хотя прямо и не говорилось, но на эту женщину возложили опеку за осиротевшими племянницами. Маргарита представляла себе невысокую, набожную женщину, блеклую и испуганную, и удивилась, когда, сойдя с паланкина, оказалась в объятиях высокой красавицы в монашеских одеждах.
— Ты, я так полагаю, Маргарита-Мэг?
Да, тетушка лично вышла встретить осиротевших племянниц, а у Маргариты появилась возможность рассмотреть ее как можно ближе. Точную форму лица скрывали покровы, но кожа была чистая и светлая. Губы были выгнуты луком Купидона с приподнятыми кончиками, отчего казалось, что женщина всегда приветливо улыбается. Внешние уголки глаз чуть приподняты. Маргарите сначала показалось, что они карие, но, присмотревшись, она вдруг обнаружила, что они темно-синие, почти сливовые.
— Лиззи! Бельчонок!
Выходя, девочки непременно оказывались в ее объятиях.
— Я Джоанна! — пыталась протестовать последняя.
— Вы точно такие, какими вас описывала сестра, — не обращая внимания на возражения, Мария сгребла племянниц, пытаясь обнять всех сразу. — Пойдемте, сейчас я покажу вам ваш новый дом и подруг.
На следующий день сестрам предстояло принять послушничество, но по приезде они все еще были гостями. Монахини устроили для них маленький пир, а позже, когда девушки отдохнули, тетушка Мария повела их на могилу прабабки Элиноры Прованской, по дороге в шутливой форме рассказывая об укладе монастыря.
— Была бы моя власть, — разом стала серьезной Мария Вудстокская, — я бы не позволила вас разделить. Есть правила, которым мы обязаны подчиняться. Маленькие девочки плачут, когда кругом одни незнакомцы, а они далеко от дома. Иди сюда, бельчонок, — она подхватила Джоанну на руки, которая и не думала противиться, только вздернула вверх носик, поясняя:
— Я не плакала! Ни разу!
— Нет, дружочек! Разве я о тебе говорю? — как подозревала Маргарита, Джоанна успела стать тетиной любимицей. Может, она напоминала ей себя в том же возрасте, может, представлялась дочерью, которой у монахини быть не может, но Мария Вудстокская твердо решила взять девочку под свое крыло. — Я о твоих сестрах. Смотри, как насупились. Сейчас расплачутся. Ты же присмотришь за ними?
— Присмотрю, — пообещала Джоанна, посмотрев на сестер свысока.
То, о чем толковала тетушка, объяснялось очень просто. Все воспитанницы монастыря делились на два разряда: pueritia или детский, куда и определили Джоанну, и adolescentia, куда попадали особы, достигшие поры юности, такие, как Маргарита и Елизавета. Кроме сестер при монастыре воспитывалось еще пять девушек соответствующего возраста, и Маргарите с Елизаветой предстояло делить с ними келью. Тетушка сообщила, что девушки могут обеспечить себе приватный уголок, огородив кровати ширмой, при этом не сказав, что сделать это можно только в двух случаях. Первый, если девушка чувствовала недомогание, но хвороба ее была не заразна. Другой, если бы все девушки согласились поставить между кроватями заслоны. Однако оказалось, что товарки Маргариты и Елизаветы настолько привыкли друг к другу и и к монастырскому укладу, что о каких-либо ширмах и речи быть не могло. Елизавета быстро смирилась, Маргарита же не могла, но она прекрасно понимала, что протесты бесполезны, потому решила молчать. Даже одежда, которую им полагалось носить, пока они пребывали в стенах монастыря, принадлежала не им, а монастырю.
Видя невысказанное недовольство племянницы, Мария Вудстокская решила компенсировать утрату свобод другими благами.
— При желании ты можешь уединяться здесь, — тетушка раскрыла двери одной из келий и жестом пригласила Маргариту войти. — И никто не посмеет тебя потревожить.
— Как вы узнали? Из писем матери? Она и о этом писала?! — воскликнула Маргарита, когда наконец-то обрела дар речи,который утратила от восхищения при виде настоящей сокровищницы.
— Умная девочка, — подтвердила Мария. — Когда-то эта келья была обустроена специально для твоей прабабушки Элинор. Она была не только модницей, но и сама придумывала наряды и узоры. Твой талант унаследован от неё. Кузина Элинор пыталась ей подражать, но только портила краски и бумагу. Теперь утверждает, что в Фонтебло у нее нет времени для подобных чудачеств.
Здесь был столик, на котором можно удобно закрепить полотно или бумагу, были краски и кисти, разные-разные: жесткие и мягкие, толстые и тоненькие, из свиной щетины, из барсучьего и беличьего меха. Маргарита попробовала одну такую, проведя кончиком ворса по запястью: нежно, словно прикосновение пера из крыла ангела.
— Вы так добры, — она постаралась, чтобы благодарность прозвучала искренне, хотя на самом деле была разочарована. Эйфория прошла, оставив место сожалению. Не в доверии тетушки, допустившей племянницу в святая святых их коронованной родственницы, — в себе. Маргарите сложно было это объяснить, но ее дар заключался в кратких вспышках вдохновения, рисующего чёткие картины в её разуме. Весь мир вдруг застывал, раскрывая некую тайную, но в тоже время простую сущность, красоту или уродство, хотя бывало, что между двумя этими крайностями стиралась черта. У Маргариты же возникало желание передать все то, что она увидела. Иногда ей казалось, что все это дар не Господа, а его вечного соперника, иначе с чего бы ей видеть то, чего нет на самом деле?
Со смертью матери все пропало: ни вспышек, ни образов. Маргариту это не особо волновало, она совсем забыла о них и о своей маленькой одержимости «портить бумагу». И вдруг тетя Мария напомнила ей.
Маргарита посмотрела на родственницу, на лист бумаги, и ничего там не увидела. Ее дар украла пустота. Девушке стало больно, как будто у неё отняли что-то важное, без чего можно прожить, но уже не так, как прежде.
— Осваивайся, — благословила Мария, уходя.
Если Маргарите и удалось провести прозорливую тетку, то себя — нет. Когда Мария Вудстокская вернулась за подопечной, та сидела перед девственно-чистым листом бумаги.
— Так случается. Я слишком насела на тебя. Что бы там ни думали греки, но рисовать не ремесленничать. Потому эта муза так обидчива: у нее нет имени, — попыталась утешить Маргариту тетушка и отвлечь от мысленного самобичевания. — Вернешься, когда она будет добра. Только об одном прошу: завлекая ее, не устраивай погром.
— Погром? — удивилась Маргарита. Если что-то и лежало не на своем месте, то она готова была тут же все исправить, но это никак нельзя было назвать погромом. Она уже была готова усомниться в ценности сокровищницы, если за каждую мелочь ее собирались отчитывать, но тетушка пояснила:
— У твоей прабабушки был такой обряд призыва. Если ничего не получалось, она выходила из себя и крушила все, что попадало под руку. И чудо! Муза прилетала. Я наблюдала это воочию и испугалась, что сама попаду под горячую руку. А я, поверь, не из пугливых.
— Моя муза после такого обряда убежала бы, только пятки засверкали, — приободрилась Маргарита.
— Вот и славно! Опять меня не так поняла? Я не о побеге твоей музы. Королева Элинор могла передать наведение порядка в надежные руки служек. Тебе же пришлось бы убирать все самой.
Так легко тете удалось превратить поражение в преимущество, что Маргарита просто диву далась. Чем больше она узнавала принцессу Марию, тем больше ею восхищалась. Как же отличалась она, реальная, от сложившихся ранее представлений о ней и о монахинях! Несмотря на папский запрет покидать стены монастыря, она бывала в миру чаще, чем в стенах обители. Она занималась делами аббатства, но поговаривали, что это был лишь повод. Король выделял щедрые средства на содержание дочери, и только малая их толика оседала в монастыре. При всем этом принцессу-монахиню уж никак нельзя было назвать скрягой.
Так как послушницы в монастыре не имели права на личную собственность, присланные родственниками той или иной девушке из дома лакомства надобно было разделить между остальными воспитанницами поровну. Такой вот доброй родственницей для дочерей Джоанны Акрской стала ее сестра. Из своих путешествий она привозила девушкам столько угощений, что никто не был обделен. Правда, Елизавета и Маргарита подозревали, что маленькую Джоанну тетушка втайне подкармливает сверх положенной доли.
Монахини, отринувшие похоть, считали должным оградить от даже мысли о ней своих юных подопечных. Молодость тянется к греху; все, даже мимолетные сладострастные мысли, произрастают в распутные деяния, потому их следует искоренять, как сорные травы. Вот под такую прополку и попала Елизавета, когда в вечерний час решила развлечь подруг историями о короле Артуре. Сестра Юдифь, присматривающая за девушками, тут же перебила ее и начала рассказ о Мелоре Бретонском, чье имя носил монастырь. Монахиня со всем красноречием поведала, что святой покровитель — если не король, то принц, его подвиги славны тем, что творились во славу Господа, а смерть от рук вероломного короля Ривала гораздо трагичнее, чем воспеваемая наивными сердцами смерть Артура.
— Интересно, станет ли она отрицать, что знает, кто такой Артур и чем славен, если спросить ее прямо? — успела шепнуть Маргарита, растерянной Лиззи.
В наказание или в поощрение за любознательность одним из заданий для неудавшейся рассказчицы стало ознакомление с трактатами о жизни святой Хильды Стренинхельской. Чтение было настолько скучным, что усыпило даже терпеливую и скрупулезную Елизавету.
Одно упоминание о языческих богах могло вызвать у монахинь ужас, а Мария Вудстокская запросто о них рассуждала.
Маргарита решила, что когда ее муза перестанет сердиться, то первое, что она у нее попросит, — послать образ тетушки. Пока же та молчит, Маргарита не станет посещать келью-мастерскую.
Помимо огорода с овощами, пряными и лекарственными травами, обрабатывать который было обязанностью и монахинь, и послушниц, при монастыре имелся роскошный сад. Вот там Маргарита и искала уединение. Сестра Юдифь поощряла желание Маргариты отделиться от остальных девушек, считая, что гуляя по монастырскому саду, как по Эдемскому, та постепенно придет к мысли посвятить себя служению Господу. Маргарита не стала разочаровывать монахиню известием, что она не сбегала от мира, а предпочитала играм с подругами одиночество и не хотела становится одной из семи, скромной послушницей в сером платье. Она — Маргарита де Клер.
Постепенно исследовательский интерес уступил место умиротворению от неспешной прогулки по знакомым местам. Оставалось наблюдать, как с течением сезонов одни цветы сменяют другие, как завязи на деревьях превращаются в плоды. Ничего нового, музу таким точно не заманишь. Так минуло три недели и, возможно, ещё день-два и Маргарита потеряла бы тягу к бессмысленному хождению, предпочитая прогулкам игры с подругами. Однако, дойдя до колодца, из которого никогда не брали воду на нужды монастыря, так как он символизировал священный источник, и маленького пруда, заросшего болотником, на одном из яблоневых деревьев она заметила необычное красное пятно среди зелени листьев. Яблони уже отцвели, плоды завязаться не успели. Маргарита подошла поближе и с удивлением признала свою ленту, повязанную к ветке, что росла невысоко, как раз чтобы дотянуться. Когда-то этих лент было две. Одну из них забыли в Каэрфилли, другую… Другую она повязала на ладонь мужчины.
Он не просто нашел ее, он придумал, как подать знак! Пирс Гавестон! Ее несносный рыцарь!
Сердце колотилось бешеным боем, мелодией бубна отдаваясь в голове, от которой ноги так и просились в пляс вокруг благословенного колодца. Маргарита вспоминала его лицо, его стать, их последние встречи и, уже привстав на носочки, резко развернулась: гасконец больше не застанет ее врасплох.
Он должен был стоять за спиной! Должен! Если восторг ее был сравним с безбрежным морем, то разочарование, когда никого не оказалось рядом, — с болотом, которое необратимо ее затягивало. Разум бросил спасительную веточку: если бы Пирс поджидал ее здесь и был обнаружен, то навлек бы неприятности не только на себя, но и на Маргариту. Все дело в оставленном знаке.
Маргарита снова вернулась к дереву. Сердце выдавало тревожные удары, руки не слушались, когда девушка потянула край ленты, распуская узел. На землю упал аккуратно свернутый в трубочку небольшой листок бумаги.
Если бы она разорвала его, спешно разворачивая, то придумала себе наказание похлеще тех, что возлагают на себя монахини, но ей так не терпелось узнать, что же там написано! Как будто это было волшебное лекарство, а она — умирающая.
«Я не стану обещать, что готов забрать Вашу скорбь, ведь вместе с нею исчезнет память. Позвольте же забрать ее часть, чтобы Ваши дни стали радостнее, а со мною — осталась доля Вашей души».
Маргарита зажала послание между ладонями, но потом снова перечитала его. Снова и снова, пытаясь запомнить каждый завиток букв. Если бы могла, она бы хранила письмо на груди, как талисман, но она страшилась даже представить, что случится, если его обнаружат. Уничтожить письмо Маргарита не посмела, потому, найдя подальше от дорожки камень, устроила под ним тайник.
Ей нестерпимо хотелось большего: она решила оставить ответное послание. Перевязав ленту на соседнее дерево, рядом на дорожке палкой она нарисовала три рисунка: Каэрфилли — его округлые башни и дамбы сложно не узнать, — фигурку мужчины и женщины, стоящих напротив, и лист девичьего винограда.
***
«Все так же холодна. Все так же недоступна. Стены монастыря — ничто. Гораздо крепче та стена, что Вы возводите между нами. Но я — тот отчаянный, кто готов преодолеть и эту преграду».
Читая очередную записку, Маргарита не верила глазам. Она весь вечер не находила себе места, ночь не спала, а утро показалось ей сплошным мучением. Она мчалась в тайное место, предчувствуя свидание, а он не то, что не понял ее послание и не появился, — он его затоптал! Стоило ли тратить время на этого неблагодарного? Нет! И еще раз нет! Но все же Маргарита решила дать гасконцу еще один шанс.
Если бы Маргарита могла, то написала бы записку, но там, где перо и чернила, там и другие девушки. Возникли бы ненужные расспросы. Маргарита решила, что красноречивее и надежнее другой знак. К тому же она все еще сердилась на пренебрежение к ее первому посланию, чтобы тратить на Пирса слова. Девушка помнила, где в монастырском саду рос девичий виноград. Место достаточно укромное, чтобы назначить там свидание. Таким образом, лист укажет и на желание Маргариты, и на место встречи.
Ей предстоял еще один скучный вечер, бессонная ночь и томительное утро. А может, и нет? Маргарита не знала, с чего взялась уверенность, что она застанет Пирса Гавестона врасплох. Ей казалось, что он желает встречи даже больше, чем она, сгорает от нетерпения, потому придет за посланием, как только удалится Маргарита. Пока она обрывала листок с винограда и привязывала послание, у нее было ощущение, что за нею кто-то наблюдает. Значит, стоило вернуться к заветной яблоне для того, чтобы проверить — вдруг это какая-то из послушниц шпионит? — и предотвратить беду.
Возле яблони стоял мужчина. Не Пирс. Маргарита хотела возмутиться и прогнать негодяя, посмевшего пробраться в женскую обитель, но тут он обернулся. Девушка закричала и побежала прочь. Лицо незнакомца было изуродовано шрамами, один глаз казался заросшим бугром, и у него не было носа.
Взволнованная Маргарита рассказала о встрече сестре Юдифь, упустив при этом историю с посланиями.
— Это Вэнс. Наш садовник. Ты настолько погрузилась в собственные размышления, что не услышала звон колокольчика, — рассудила по-своему монахиня.
Маргарита, как и другие послушницы, была предупреждена, что в обитель женского монастыря вход имеют только несколько мужчин, и один из них садовник. Сестра Юдифь говорила о нем, как о человеке с искалеченным телом, но чистого душой. Оговаривалось, что ухаживать за садом он должен, когда монахини и послушницы находятся на службе в церкви или на занятиях. Однако, чтобы содержать сад в идеальном порядке, этого времени было мало. Вот так и получалось, что в саду водился некий дух, невидимый, но совсем не неслышимый. Избежать встречи обитательниц монастыря с садовником помогал звон колокольчика: Вэнсу следовало привязывать его к ноге, когда он работал по саду. Послушнице или монахине, забредшей в сад и услышавшей позвякивание, следовало тут же уйти прочь.
— Он не носил колокольчик! — возмутилась Маргарита.
— Если так, если ты готова подтвердить свои слова перед настоятельницей — я поговорю с нею, а она с Вэнсом, — постановила сестра Юдифь.
— Не стоит, — тут же пошла на попятную Маргарита: расследование могло зайти совсем в другую сторону и выявить тайную переписку. — Теперь я вспомнила. Я спутала колокольчик с птичьими трелями.
— И наверняка решила взглянуть на чудо-птичку? — с улыбкой попеняла монахиня.
— Так и было.
— В наказание за оговор несколько дней дорога в сад тебе заказана, — завершила разговор наставница. — И не забудь упомянуть об этом на исповеди.
Маргарита изобразила огорчение, хотя на самом деле вздохнула с облегчением. Опасность миновала. Что касается ее прогулок, после пережитого приключения она и сама думала их прекратить. С исповедью дело обстояло иначе. Говорить, что она ошиблась и оклеветала садовника, — наговаривать на себя, что само по себе уже грех. Каяться, что получала записки от мужчины и пыталась с ним увидеться, — собственными устами произнести себе приговор. Как ни священна тайна исповеди, но о подобном проступке капеллан наверняка доложит настоятельнице, и страшно представить, каким скандалом все обернется. Маргарита вспомнила другие прегрешения, не касающиеся ее маленького предприятия, и вскоре их собралось достаточно, чтобы грешок недомолвки стал не таким уж существенным.
Маргарита хорошо подготовилась, тщательно обдумав, что скажет капеллану и как будет отвечать. В саду, как обещала сестре Юдифь и самой себе, она не появлялась уже неделю. Пирс Гавестон также больше не давал о себе знать. Маргарита сама лишила его такого шанса. Она это признавала, но все же злилась. Ей хотелось выговориться, но она прекрасно понимала, к каким последствия приведет ее болтливость. Она загрустила, пока ждала свою очередь в исповедальню. Желая обрести поддержку, Маргарита мысленно обратилась к Деве Марии, но, взглянув на статую, увидела лишь укор в ее глазах. Стоило признаться и навсегда покончить с обманом.
— Я грешна пред ликом Господа… — начала она, присев на скамеечку в исповедальне.
— В чем же твой грех?
Послушниц предупредили, что, отправившись в город исповедовать умирающего, капеллан прислал помощника. Голос преподобного отца хоть и был приглушен, но показался Маргарите знакомым.
— Вчера во время молитвы вместо того, чтобы усердно молиться, я наблюдала за мухой и гадала, перелезет ли она на нос сестре Магдалене, — Маргарита решила проверить догадку.
— Это не грех. Грехом было бы убийство во время богослужения. Пусть это и муха, но она тоже тварь Божья.
— Я смеялась без причины, когда сестра Магдалена пыталась эту муху сдуть, — Маргарита попыталась заглянуть сквозь решетку и разглядеть лже-исповедника: результата это не дало, но она была уверена, что знает, кто там находится.
— Это не грех, так как у тебя была причина, — отвечал находящийся с той стороны.
— Я потакала лжецу, лишившему несколько душ покаяния и прощения Господа, — продолжала девушка.
— Это не грех. Искреннее покаяние всегда будет услышано. На тебе другой страшный грех.
— Какой же, несвятой отец? — Маргарита чуть ли не вдавилась в решетку, когда фальшивый священник резко привстал, и они оказались лицом к лицу.
— Ты отвергаешь любовь, холодная, одинокая жемчужина.
— Как тебе удалось всех обмануть и пробраться сюда? — не отвечая на обвинения, Маргарита начала забрасывать ловкача вопросами.
— Я же писал, что стены, где спрятано мое сокровище, для меня ничто, — отвечал Пирс Гавестон.
— Я помню и помню, что ты писал о другой стене. Ее ты так и не преодолел.
— Ты перестала приходить в сад, — возразил Пирс. Как будто от этого зависела ее привязанность!
— Нашу переписку обнаружили, — чтобы говорить с собеседником и при этом смотреть ему в лицо, Маргарита встала со скамейки и возложила руки на решетку. Пирс сделал то же самое.
— Вэнс-красавчик? В нем сложно опознать Купидона. Он передавал послания от меня и забирал ответные.
Если бы не преграда, Маргарита и Пирс соприкоснулись бы ладонями.
— Посланий было два, но твой несуразный Купидон первое уничтожил. К тому же как ты посмел отдать в его лапы мою ленту? — строптивица нахмурилась и отвернулась, но ладони от решетки не убрала.
— Мне пришлось довериться ему. Сначала Вэнс стал моими глазами. Я описал ему тебя, но не надеялся особо, что его наблюдения принесут плоды, когда сама судьба тебе подсказала облюбовать для прогулок монастырский сад. Тогда Вэнсу пришлось стать моими руками.
— Хорошо, что ты не передал ему права на еще какие-то части тела, например губы, — фыркнула Маргарита.
Пирс сделал ей знак быть тише: из исповедальни не должны долетать подобные звуки, и продолжил:
— Он присматривал, чтобы послания не попали в чужие руки. Что до губ, то право говорить (?) и собирать поцелуи я не уступлю никому.
Маргарита слегка отпрянула и, чтобы спрятать смущение поскорее, продолжила расспрос.
— А капеллан? Ты же не убил нашего капеллана, чтобы занять его место?
— Преподобный Томас — отличный старик. Любит компанию и выпить, а лучше выпить в компании под теософскую беседу. Сан не позволяет ему ходить по кабакам, поэтому задушевные разговоры под бутылочку вина случаются крайне редко. Но вчера ему повезло…
— Он согласился уступить тебе свое место? — высказала догадку Маргарита.
— Вынужденно. Сраженный парой бутылок добротного французского вина, он уснул. И пробудет в таком состоянии до вечера, — пояснил Пирс. — Правда, его гость сам чуть не уснул, но не от вина, а от рассуждений преподобного.
— Мне ли не знать. Я каждую проповедь боюсь начать клевать носом, — хихикнула Маргарита.
Пирс снова сделал знак вести себя тише.
— Нам пора расстаться, пока не возникло подозрений. Иначе никто не поверит, что у такой невинной девушки столько грехов.
— Раз ты меня прогоняешь... — расправляя подол, Маргарита встала.
— Подожди. — попросил Пирс.
— Что еще? — строго прошептала девушка.
— Обещай, что еще вернешься в сад.
— Если будет погожий день, — пообещала она.
— Подожди… — повторил рыцарь-исповедник.
— Жду, — Маргарита лукаво улыбнулась: что еще он может придумать?
— А как же твоя епитимия?
Маргарита прикусила губу, чтобы снова не хихикнуть.
— Какое же покаяние должна я исполнить?
— Думай обо мне…
— Невыполнимо! — шепнула она, покидая их убежище.
Как раз вовремя: подруги и монахини-наставницы уже начинали если и не подозревать, то беспокоиться.
— Сколько же грехов на тебе, дитя, — попеняла сестра Юдифь.
— После разговора со святым отцом моя душа обрела мир. Он указал мне путь, которым мне нужно следовать, — сложив руки, как для молитвы, и опустив голову, кротко отвечала она.
Сестра Юдифь одобрительно кивнула, решив, что речь шла о пути служения Господу. Маргарита же понимала, что, даже будучи на распутье, какой бы легкой ни казалась эта дорога, она изберет другую, пусть та и покрыта туманом.
***
В нескольких днях ненастья Маргарита не увидела знака: в райском саду также обитал змий. Как только дожди закончились и проглянуло солнце, она, приподнимая намокшую от росы и дождевых капель юбку, поспешила к заветному месту. Она почти бежала: столь велико оказалось предвкушение нового послания, а может, и свидания, но возле особенной яблони снова стоял не Пирс, а Вэнс, и у него была лента Маргариты.
— Миледи, — улыбнулся он, показывая большие прорехи (щели) между зубами.
— Я пришла раньше. Отдай то, что тебе передал господин, и ступай своей дорогой, — преодолевая брезгливость, она сделала шаг вперед.
— Следуй за мной, миледи, — садовник не отличался учтивостью. Не давая больше никаких объяснений, он развернулся и куда-то поплелся. Возмущенная Маргарита, прикусив от обиды губу, стояла как вкопанная. Благоразумие вопило об осторожности: бежать, что есть ног, обратно к монастырю.
— Где колокольчик, что положено тебе носить?
— Его звон может погубить человека, который меня послал к тебе, миледи, — Вэнс остановился, но не обернулся. — Возвращайся к монахиням или иди за мной. Время не друг ему.?
Если бы Маргарита увидела снова лицо садовника, то не была бы так решительна, не поддалась бы искушению.
— Я пойду.
— Вот и добрались.
— Где же он? — Маргарита не нравилось место, которое Пирс выбрал для свидания: не запущенная, а скорее дикая дальняя часть сада у самой стены.
— Я здесь, прекрасная Марго.
Маргарита даже пикнуть не успела: ей зажали рот, скрутили, как ягненка. Двое мужчин забрались на стену, а Вэнс, легко подняв обманутую пленницу, передал одному из них. Тот попытался спустить ее вниз товарищу, который успел спрыгнуть вниз. Ни о какой деликатности не шло и речи: ее просто швырнули ему на плечо, хорошо, что хоть подхватить успел. Маргарита попыталась сопротивляться. Ее куда-то несли, но куда, видеть она не могла: лицо утыкалось в спину негодяя. Путь был недолгий. Ее швырнули, хорошо, что хоть на солому. Однако этим злодеи не ограничились. Они забросали пленницу соломой так, чтобы скрыть ее и лишить возможности подать хоть какой-то знак, к тому же с двух сторон зажали телами(?) так, что, извивайся или нет, освободиться ни возможности, мычи или стони, никто не услышит. Они тронулись, из чего Маргарита сделала бесполезный вывод: они на телеге и удаляются от монастыря.
На каждом ухабе телега подскакивала. Каждая выбоина, каждый камень приносил Маргарите боль. Соломенная подстилка не облегчала страдания, наоборот, проклятая солома лезла в нос, колола веки, так что о том, чтобы открыть глаза и дать волю слезам, не было и речи. Она должна была бы молить о прекращении мучений, но когда телега остановилась, Маргарита напряглась еще больше. Неизвестность хуже телесных мук.
Ее вытащили их соломы, посадили и начали развязывать путы. Когда чьи-то пальцы прикоснулись к щеке, она рискнула взглянуть на похитителей. Молодой человек, сидевший так близко напротив, был ей хорошо знаком. Хьюго Одли. Только он посмел бы переиначить ее прекрасное имя в безвкусную кличку Марго. Дерзкий и несносный кавалер, один раз из-за своего неумения справляться с лошадью чуть не убивший их обоих. Кто бы мог подумать, что он решится еще и на похищение?
— Только не кричи. Хорошо? — попросил он, снимая повязку.
— Пусть кричит! Все равно никто не услышит.
Маргарита повернулась в сторону того, кто это сказал. Второй похититель был курчав, темноволос, также как и Хьюго Одли большеглаз и толстогуб. Может, эти черты были несколько тоньше, что придавало его облику некую утонченность и изысканность. Схожесть выдавала в них родственников. Оба похитителя одеты были неброско: широкие подпоясанные рубахи, сапоги почти до колен, короткие плащи с капюшонами. С виду небогатые горожане и только.
— Эй, Николас, будь почтителен с моей будущей женой. Не бойся, Марго. Мне правда жаль, что приходится завоевывать тебя таким образом… Ай!
Хьюго Одли одернул руку с отпечатком зубов и выступившей кровью. Похищенная оказалась не настолько беспомощной, и как только ей освободили рот, тут же им воспользовалась. Пока укушенный растерянно смотрел на ладонь и ругался, она успела перекатиться к стенке повозки и с ловкостью кошки соскочить на землю. Надежда на спасение оказалась призрачной. Не растерявшись, Николас схватил беглянку, скрутив ей руки за спиной.
— Будешь рассыпаться любезностями — умрешь холостым, — напарник Одли снова закинул Маргариту на телегу.
— Негодяи! Если сейчас же не вернете меня туда, откуда взяли, мой дед разберется с вами так, что смерть Уоллеса посчитают легкой, — вопила Маргарита.
— Умрешь холостым и на плахе, — добавил, усмехаясь, Николас. — Можешь справиться сам, я могу ее подержать.
— Справлюсь! — Одли сел на Маргариту сверху, захватив оба ее запястья, и завел их за голову. — Пойми, Марго, слишком далеко все зашло. Теперь заключение, или даже плаха, или твое «да» у алтаря. Первое не по мне. Остается устранить все препятствия к нашему браку.
Николас неприятно хохотнул.
— Что тогда он здесь делает? Пусть убирается! — Маргарита попыталась отогнать охватывающий ее ужас. Хоть неприятные намерения исходили именно от Хьюго Одли, тот не казался ей настолько опасным, как его непочтительный родственник.
— Она уже тобой командует, кузен. Берегись, — снова вставил свое Николас.
— Он засвидетельствует нашу связь, Марго, — свободной рукой Хьюго начал задирать ее юбку.
Маргарита завизжала. Одли наклонялся к ней ниже и ниже и вдруг выпрямился.
— Что тебе надо? Следи за дорогой.
Одли повернулся в сторону, и Маргарита увидела, кто посмел прервать преступление. Третьим в разбойничьей компании оказался садовник Вэнс. Он обрезал постромки у лошади. Занятие не отняло у него много времени.
— Я и следил. На дороге всадник. Кажись, обманутый любовник нашей девицы.
— Ты же говорил, что этой дорогой редко пользуются, — вмешался опомнившийся Хьюго Одли.
— Говорил. И разрази меня гром, если врал, — отвечал Вэнс, вскакивая на лошадь и ударяя ее пятками в бока.
— Тащи ее в лес! — скомандовал Николас, бросая в сторону солому.
— Я не оставлю тебя! — Хьюго оказался удачливее кузена и первым извлек со дна повозки припрятанный меч.
Мчался или нет на выручку спаситель, Маргарита не стала ждать. Снова спрыгнув на землю, она помчалась в чащу, и даже окрики кузенов: «Стой!» — «Пусть бежит». — «Она же пропадет!» — вместо того, чтобы остановить, только подстегнули бежать быстрее. Еще и ещё, хотя скорее уже невозможно. Без определенной цели, петляя, как заяц, просто бежать дальше от негодяев, пытавшихся осквернить ее. Внезапно перед глазами Маргариты все потемнело. Она уже не бежала — лежала, и впереди была стена, а если поднять голову, то (можно было увидеть) небольшой отсвет неба сквозь ветви.
Маргарита откинула первую мысль, что умерла. Болела коленка, рукав платья порвался, и сквозь него виднелись несколько кровоточащих ран. Но она действительно оказалась в могиле — глубокой яме-ловушке. Даже если встать во весь рост, то до верха оставалось несколько футов: прыгай не прыгай, карабкайся не карабкайся, результат один — пустая трата времени и сил. Даже то, что кости после падения оказались целы, в таких обстоятельствах не радовало.
Сначала Маргарита боялась звать на помощь, надеясь на собственное везение: ее могли услышать Одли и его кузен. Она кружила по яме, пытаясь найти хоть маленький выступ, чтобы на него встать, или торчащий корешок, чтобы за него ухватиться. Бесполезно. Как-то само-собой в памяти всплыла притча о мертвом льве и живой собаке, и Маргарита закричала. Кричала громко и отчаянно, до хрипоты в горле, а когда силы и надежда иссякли, села на землю, поджав к груди колени и обхватив их руками, и заплакала.
@темы: ФБ, Любимая графомань, Вокруг Маргоши, Еще одна из рода Клер