[Roksan de Clare]

Название: Посеять бурю
Канон: Малефисента: Владычица тьмы (2019)
Автор:  Roksan de Clare
Размер: миди, 4141 слов
Пейринг/Персонажи: Борра (Ed Skrein)/королева Ингрит, Борра/Шрайк (Judith Shekoni), Герда (Jenn Murray)
Категория: гет
Жанр: фэнтези, приключения, драма
Рейтинг: R
Предупреждение: преканон
Краткое содержание: темный фейри попал, или попался, или это был его план. Просто он не ожидал, что королева захочет завести питомца, и у нее своеобразное понимание о его воспитаниии
Размещение: запрещено без разрешения автора

Среди всех слуг огромного замка, среди всей королевской гвардии, среди всех известных ей подданных, королева Ингрид могла положиться лишь на единственного человека. На себя. Так было очень долго, пока при дворе не объявилась коротко стриженная девица, мечтавшая о военной карьере. Пробиваясь в королевскую гвардию, она не только проявила изворотливость ума, но и не гнушалась ничем — от подкупа услугами до убийства соперников, а способность беспрекословно подчиняться приказу и почти одержимость ненавистью к волшебному народцу сделали ее идеальной кандидаткой на роль ближайшей помощницы и личной телохранительницы Ингрид.
Интуиция не подвела: яростная упорная Герда действительно оказалась преданной и талантливой. И очень полезной. За короткий срок ей удалось не только донести до каждого в окружении королевы, что ослушание карается мучениями и смертью, но и значительно усовершенствовать многие механизмы, включая пусковое устройство катапульты и систему противовесов, открывающих дверь тайного прохода из гардеробной Ингрид. Вот и сейчас она всего за сутки расчертила идеальную ловушку для усмирения и приручения необычайно строптивого пленника. Ингрид не сомневалась: благодаря этой ловушке его воля совсем скоро будет сломлена; ей было интересно, предпочтет ли он смерть, почувствовав поражение, или выберет жизнь, на каких бы условиях ему ее ни сохранили? Было странно чувствовать подобное желание, но Ингрид вдруг захотелось, чтобы он выбрал последнее.
Даже учитывая отношение Ингрид к его народу, на вид пленник был великолепен. Могучее молодое хорошо сложенное мужское тело: плечи не слишком массивные, но широкие, треугольник торса с выступающими буграми твердых мускулов, почти слишком изящная для воина талия. Бедра и все, что было ниже, пока что скрывалось за широкими штанами до самых лодыжек, но те, как и ступни, были гармоничны. Ни дать ни взять — статуя древнего бога, вылепленная умелым мастером из глины, но оставленная, ах, не в тени, а на солнечной стороне, отчего задуманная гладкой поверхность местами пошла мелкими трещинами, будто долго не знавшая воды пустынная земля. Лицо пленника было тоже почти человеческим, разве что скулы выглядели такими острыми, что, казалось: проведешь пальцем — и порежешься до кости. И высокие, будто венец, витиевато закрученные рога — отличительный признак всех темных фейри. Но не рога удивляли и влекли к себе ее взгляд. Самым необычным в пленнике были крылья. Поза, в которой он вынужден был замереть, заставляла его держать крылья полностью раскрытыми. Темно-бурые с рыжей окантовкой, на сгибе они грозили массивными кривыми когтями и были неимоверно огромными — в рост нескольких человек каждое. Сохранять их в таком положении пленнику, видимо, стоило огромных сил, но он вынужден был стоять неподвижно. Его запястья и лодыжки были закреплены крепкими, усиленными стальными пластинами чепрачными браслетами, а жалкий пятачок, на котором он стоял, будто частой паутиной опутали железные цепи. Единственное, самое малое движение — и железные, холодной ковки звенья прикоснутся к телу, обжигая и причиняя мучительную боль. Да, наделенный подобной мощью, он, пусть и не с легкостью, был способен освободиться от пут, но для существ магического леса прикосновение холодного железа было сравнимо с тем, как если бы к человеческой плоти приложили не холодный, но раскаленный прут, а после — плеснули на рану кислотой, который кузнецы и ювелиры вытравливают на металле рисунок. Видимо, пленник все еще надеялся обрести свободу иным путем, потому и не желал тратить силы на борьбу, которая неизбежно окончится пыткой… И все равно с каждым мигом тратил все больше сил — на поддержание позы.
Каким бы кровожадным ни был этот прекрасный монстр, сейчас рядом с ним королева Ингрид ощущала себя сильнее. Она могла без опаски подойти близко-близко, заглянуть в орехово-зеленые глаза, убедиться, что и правда, окрас их похож на цвет глаз единственного существа, которого она когда-либо любила, за исключением разве что брата. Глупо считать, что это ее Лардир вернулся в подобном обличьи, но не блажь, а скорее азарт и воспоминания о добрых, счастливых и беспечных днях заставляли Ингрид действовать вопреки всему ее опыту и даже здравому смыслу.
Ингрид было плевать на желания пленника, как королева она привыкла делать, что захочется и брать, что приглянется, так что, поддавшись порыву, она воспользовалась безнаказанной возможностью погладить будущего питомца; нежно провела рукой, несмотря на недовольное шипение, от шеи по груди, проследила взглядом след, оставленный ее лаской: кроваво-красную полосу, будто выжженную на коже.
— Ах! Совсем забыла… — С притворным удивлением Ингрид вскинула руку, с которой так и не сняла кольцо, и тут же исправила «ошибку», отправив украшение в кошель на поясе. — Будешь хорошим мальчиком… — она попыталась зажать грубую натянутую кожу на щеке пленника указательным и средним пальцами, но это оказалось непросто, и тогда Ингрид просто запустила ладонь во взлохмаченные рыжеватые волосы, на ощупь оказавшиеся куда приятнее, чем казалось на вид, — … и тогда тебе не будет больно.
Пленник, даже не подняв на нее взгляда, презрительно сжал губы.
— Ты понимаешь меня? — спросила Ингрид, но он и бровью не повел. Ликспиттл утверждал, что разумны все фейри, и Ингрид склонна была ему верить: уж он-то, как один из таких же нелюдей, должен разбираться; но насколько понятна темным фейри людская речь?
— Понимаешь. Я знаю. — Ингрид провела ладонью по правому крылу пленника от основания вверх. Раз, второй. Упругие перья под рукой топорщились, будто отталкивая ее, и щекотали ладонь. — Надеешься на легкую смерть? Неужели и впрямь такой наивный? Ты не умрешь быстро. Даже «долго» недостаточно описывает то, как ты будешь умирать. Но это будет еще нескоро. Не сегодня. И даже не завтра. Может, если ты будешь достаточно хорош, то даже через месяц ты еще будешь жив. Но завтра ты можешь лишиться крыла. Или его части. И это будет больно. Очень. Еще не изобрели не железный топор. И послезавтра — будет не менее больно… Если ты не будешь смирным и послушным, — почти промурлыкала она пленнику в ухо, но снова не добилась никакой реакции.
Ее рука будто сама двинулась от крыла вниз вдоль спины, к заду непонятливого пленника, царапнула ногтями сквозь ткань, скользнула к ложбинке между половинками. И вот теперь он ответил, сжался так, что мышцы под ладонью словно каменные стали. Ингрид, будто совершенно ненамеренно, задела одну из цепей — и пленник не успел избежать жгучего прикосновения. Вздрогнул, заклокотал сквозь зубы, а она воспользовалась этим как поводом снова предупредить.
— Я же сказала: будь смирным, — ласково пропела она, скользя ладонью дальше. На миг Ингрид пожалела, что вместе с кольцом не сняла и перчатку, но не все же удовольствия сразу. Рука наконец добралась до паха будто закаменевшего пленника, и там тоже оказалось все напряжено. И в полном комплекте. Пленник даже не вздрогнул, когда она сжала ладонь.
— Что ж, полагаю, первый урок усвоен, — удовлетворенно проговорила она, завершив свое краткое исследование, и брезгливо взмахнула рукой, давая вытянувшейся у входа в ловушку Герде знак, что на сегодня она с пленником закончила.
Пока что темному фейри не следовало этого знать, но через день или два, даже если королеве не удастся добиться полного смирения, его уже можно будет переместить в новую клетку. Герда почти завершила изготовление особого украшения для королевского питомца. Пленника ждет восхитительный изящный ошейник с железными шипами: наружу, когда он послушный, чтобы помочь ему держать голову прямо, а не пялиться под ноги, избегая взгляда своей королевы, и внутрь, если вдруг он проявит строптивость. Портить его внешний вид и на самом деле резать крылья королева не собиралась, но перья можно и подстричь. И даже повыдергать — все равно отрастут. Тем более, завтра предстоит новый урок, и что, как не лишение способности летать, смиряет крылатых?
Вернувшись в свои покои, Ингрид отпустила Герду и прошла в свою любимую комнату. В королевской гардеробной было несколько тайных рычагов, и лишь один из них, в манекене, открывал тайный ход: к мастерским, лабораториям Ликспиттл и Герды, и многим другим запрятанным в лабиринтах внутристенных ходов и многоуровневых подземелий комнат и залов. Другой рычаг, за невинным настенным украшением, открывал доступ к ларцу, содержимое которого весьма удивило бы тех, кто считал королеву Алстеда холодной женщиной, мрачной, строгой и и чуждой плотским радостям. Начиная с короля.
Внутри ларца, каждая в своем гнезде, аккуратно пристегнутая и свернутая и сложеная в кармашек, находились игрушки, при одном взгляде на которые даме, позиционирующей себя скромной и порицающей разврат, следовало ойкнуть, а то и жеманно осесть в обморок. Среди всего содержимого ларца особенно выделялся весьма крупный стержень, выполненный в форме возбужденного фалоса. Эта игрушка тоже станет пособием для будущих уроков крылатого пленника. Как строптивую лошадь понукают кнутом, как собаку учат цепью и палкой, так и до гордого пленника придется силой донести, что он не свободен более. Что теперь у него есть хозяйка, которая не потерпит от новой игрушки неповиновения.
До сих пор Ингрид не приходилось использовать содержимое ларца на ком-то, кроме себя, но мысль об этом уже долго время пробуждала в ней страстный интерес, и оттого ожидание нового дня становилось почти мучительным. Но собственное нетерпение лишь придавало запланированному деликатесу пикантности.
В предвкушении королева совсем позабыла старую поговорку: не стоит откладывать на завтра то, что желала бы сделать сегодня.

***

«Он сбежал».
Этот краткий отчет в ответ на вопрос, куда делся крылатый пленник, был категорически неверным по всем пунктам, кроме «он». Это был не побег, но наглая провокация. Вызов — порядкам королевского замка и королеве Ингрид лично!
Немногим позже полуночи стражник, которому было поручено время от времени проверять пленника через окошко в двери, не обнаружил того на месте. Цепи были разорваны, пятачок в центре, где весь день простоял пленник, — пуст, и этот идиот не нашел ничего лучшего, чем отпереть дверь и зайти в камеру. На потолочной лепнине остались глубокие борозды там, где за нее цеплялись полузвериные ногти и когти на сгибах крыльев. А на полу осталось большое некрасивое пятно — от размозженной головы стражника. Что ж, он все равно ею не пользовался.
Беглецу не составило труда разметать и перебить гвардейский патруль, кинувшийся на перехват. Он не добил лишь молодого солдата, который, очухавшись, пустил вдогонку вылетевшему через узкое окно фейри стрелу, и, как утверждал, даже ранил.
Но, оказавшись на воле, пленник не сбежал немедленно. Вернулся в замок, и сначала просто бродил по коридорам, оставляя легко заметный след, пусть уже и не кровавый, а из ошметков кожаных оков и обожженных перьев. Ошейник, который на следующий день Ингрид намеревалась заменить новым, нашелся аккурат подле дверей королевской спальни. Улетел крылатый монстр с главной башни, вдоволь настоявшись у шпиля, гордо расправив крылья во всю ширь и обозревая замковые сады и укрепления. Один из конюхов, беспробудный пьяница, долго еще потом живописал мрачную крылато-рогатую фигуру на башне, то облитую лунным светом, то сверкающую красными глазами, но в его рассказ о ночном демоне так никто и не поверил, а посвященные — молчали. Ну хоть в чем-то есть положительные стороны мужа-идиота: для короля Джона, королевского двора и замковой прислуги, за исключением нескольких внезапно пошедших на повышение гвардейцев, происшествие прошло незамеченным.
И все же Ингрид была уверена: ее крылатый пленник вернется. Это знание было в ней — на уровне животного чутья опасности, как предчувствие землетрясения, урагана или потопа. Чувство, что огромное колесо судеб, сделав оборот, обязательно вернется к точке, в которой они снова сойдутся. Но неумолимость приближения того, чему суждено случиться, не пугала, лишь будоражила, заставляя кровь быстрее нестись по жилам, крепче сжимать ладонями подлокотники кресла… И чаще замирать, прислушиваясь и оглядываясь. Как многие годы назад, Ингрид снова прикрепила к подвязке нож, следуя давнему совету брата, данному еще юной принцессе.
В те времена, давным-давно, у нее было другое королевство, веселый и заботливый старший брат, любимая лошадь… И охотничий сокол Лардир, которого она сама вырастила, тренировала, кормила с рук, отпускала в полет за добычей и ждала обратно. Лардир был ее стрелами, ее крыльями, ее пронзающей звонким кличем небеса душой. Но на смену беззаботной радости пришла тьма: неурожайные годы истощили запасы, посеяли в людях недовольство, созревшее восстаниями. То было смутное время, а смутные времена требуют сильных решений, но отец Ингрид был слаб. Был слишком нерешителен в принятии сильных решений и слишком тороплив, решив пойти путем слабого.
Первыми исчезли платья Ингрид: и те, что шились на заказ, и те, что она унаследовала от матери. «Мы не можем роскошествовать, когда народ голодает», — отвечал отец, стоило ей спросить, где ее шкатулка с украшениями. — «Тебе придется тоже чем-то пожертвовать, дорогая».
Очередным «чем-то» оказался Лардир. Отец распродавал соколятню вслед за псарней — не было денег платить работникам и кормить мясом даже птиц. Ингрид никак не могла представить, что ее соколом будет владеть кто-то другой. Что по чужому свисту он будет слетать вниз, будет цеплять когтями перчатку, сшитую не по ее руке. Свою перчатку, последний раз выпуская его в полет, она не надела намеренно. И простила любимца за причиненную боль. Лишь надеялась, что смерть его была достаточно безболезненной и быстрой: лезвие подаренного братом ножа слишком легко перерубило птичью шею.
Ингрид лишилась всего, что любила, и виноват в том был отец! Это он всегда предпочитал договариваться, а не брать, и в итоге остался без короны. И без головы. Ингрид вместе с тем сталась без королевства, без отца и брата, без спокойных ночей в тепле, на кровати, под крышей. Без глупой детской наивной веры в то, что можно доверять кому-то, кроме себя, и что нож под юбкой — лишь амулет на удачу и память о брате.
Она не любила вспоминать времена, когда, одетая в лохмотья, бежала из родного королевства, прячась от беснующейся толпы и боясь, что у нее отнимут единственный шанс к спасению, лошадь — даже под слоем грязи и репьев слишком хорошую для простого путника. И даже несмотря на то, что теперь у королевы Ингрид было достаточно охраны, чтобы не бояться, она снова прикрепила к подвязке нож.
Он наблюдал за нею, крылатый демон. Выжидал, как выжидают соколы в небе, терпеливо кружа, прежде чем рухнуть вниз и вцепиться в добычу когтями, и если он хотел ее смерти, то упустил уже тысячу возможностей напасть. Но он лишь наблюдал, зная, что она чует его присутствие, а после обнаглел настолько, что подавал знаки, будучи рядом: то внезапно обвивали стену гибкие лозы, которые тянулись к самому окну королевской спальни, щерились колючками, а потом исчезали так же неожиданно; то быстрая крылатая тень рассекала небо за окном или закрывала солнце на прогулке. Наверное, Ингрид должно было быть страшно, но страха она не ощущала, лишь уверенное спокойствие. Потому что знала: в этой охоте добыча — не она.
Ингрид даже почти не удивилась, когда во время очередной прогулки ее личный монстр, ее перевоплотившийся Лардир подхватил ее за пояс, вознося в небеса, а потом отпустил. И не боялась свистящего в ушах встречного ветра. Когда до земли оставалось не более трех десятков футов, крылатый снова подхватил ее, не позволив разбиться, протащил по верхушкам кустарника, ветви которого изорвали дорогое платье и расцарапали нежную кожу. Тысячу и один раз он мог ее убить раньше, десятки раз — за время этого полета. Он мог не ловить ее, разорвать, оставить в лесу на съедение зверью, размозжить ей голову, как сделал со стражником, или просто задушить, сжав шею сильными пальцами. Но она все еще была жива, и он играл с нею, как не играет с добычей ни одна птица.
Когда Ингрид наконец оказалась на земле, а крылатый охотник замер, глядя на нее сверху вниз, он не упустила возможность одержать безоговорочную победу и отомстить за испытанное унижение — от его побега, от его охоты, от его игры.
— Нам незачем враждовать! — выкрикнула она, заглушая грохот собственного сердца. — Да, власть сейчас в твоих руках. Но надолго ли? Займи место рядом со мной, и мы будем править хоть целым миром.
Пока она говорила, ее рука нащупала под обрывками юбки рукоять кинжала. Ингрид вынула его вместе с ножнами и подвязкой, но лишь для того, чтобы демонстративно откинуть в сторону. В застывшем над ней крылатом фейри Ингрид чувствовала силу, и этой силе, впервые за долгое время, она готова была довериться. Видимо, ее предложение и впрямь чего-то стоило: крылатый задумчиво нахмурился, присел, все еще нависая над ней. Его ладонь, удивительно человеческая, но с острыми будто когти ногтями, прошлась по бедру Ингрид, там, где только что был кинжал, сдавила на миг след от подвязки, перекрывая ток крови, скользнула вверх, замерев между ног. Ингрид напряженно застыла, а потом подалась вперед, разводя ноги шире, размазывая скопившийся сок по когтистым пальцам. Если как инициацию и договор доверия ей нужно пережить всего лишь очередное насилие — она готова.
Крылатый склонил голову к плечу, вглядываясь в ее лицо, пошевелил пальцами, скользнул двумя внутрь, на удивление, не расцарапав нежную плоть. Бесцеремонно растянул, проталкивая третий, и зло ухмыльнулся.
— Этого ты хочешь, человек?
Впервые Ингрид услышала его голос. Нарочито грубый и хриплый, но не клекот, не свист — простую человеческую речь.
— Я хочу знать твое имя, — сказала она твердо.
Он моргнул, мешкая. Усмешка пропала, его лицо неуловимо смягчилось, и Ингрид допустила ошибку. Даже прирученный сокол может клюнуть, ей ли не знать натуру хищников, но она не сдержалась и погладила зверя. Он зеркально повторил ее жест, проведя по щеке, но сделал это той самой ладонью, что до того хозяйничала в ее лоне, и нежности в этом жесте не было. Его пальцы, совсем недавно аккуратные, теперь с силой вминались кончиками, почти до крови царапая ее лицо ногтями. Но растекающаяся от его ладони влага была не кровью Ингрид, а ее женским соком, знаком не сдержанной похоти.
— Зови меня Борра, — наконец ответил крылатый. Теперь голос его казался на удивление приятным: низкий и глубокий, хоть все еще немного насмешливый.
— Я запомню…
Ей нужно было лишь еще немного потянуть время. Он не торопился договариваться, но ее люди наверняка уже осторожно подходили к похитителю, и орудию, которое должно ранить, обездвижить, но не убить крылатое существо, требуется точный прицел.
Но Борра, видимо, ждал нападения. Он взметнулся вверх прежде, чем кто-либо из солдат успел бы подобраться достаточно, чтобы накинуть на его крылья цепь с железной петлей. И снова крылатый монстр получил возможность продемонстрировать свою силу. От первых арбалетных выстрелов он как щитом прикрылся стеной внезапно вытянувшихся из земли побегов. Перезарядить оружие солдаты не успели.
Сверху у темного фейри было неоспоримое преимущество, и он использовал его, методично — без жестокости, но будто садовник, подрезающий своевольные побеги — убивая окруживших людей. Ингрид закрыла голову руками, чтобы не видеть, как смерть настигнет и ее, и лишь вздрагивала, слыша вопли ужаса умирающих солдат и стоны воздуха, сотрясаемого мощными взмахами крыльев. Все вокруг заполнил металлический запах крови, а потом внезапно наступила тишина, и Ингрид отвела руки от лица, чтобы увидеть, что осталась одна.
По неведомой причине крылатый пощадил королеву, главный источник своих неприятностей. Из солдат в живых осталась лишь Герда, наблюдавшая за всей ситуацией с разумного отдаления, но так и не успевшая навести орудие. Уверившись, что угроза не собирается возвращаться, она оставила грозную машину и помогла Ингрид подняться и хоть немного привести себя в порядок. Кости были целы, синяки и ушибы легко излечиваются компрессами и теплыми целебными ваннами. Но оставались царапины на щеке — от когтей Борры. Тонкие, почти бескровные, но даже когда они заживут, их будет не так-то легко спрятать за кремом и пудрой. И каким бы невнимательным ни был король, он заметит.
— Мне нужна кошка, — приказала Ингрид, оценив припухшие следы на щеке.
— Ваше величество? — даже невозмутимая Герда была удивлена внезапной просьбой хозяйки и, должно быть, подумала, что во время полета королева явно не раз стукнулась головой.
— Я же хотела питомца, — Ингрид сдержала горькую усмешку, — а у кошек очень острые коготки. И ужасный характер.
— К ужину у вас будет кошка, ваше величество.
Умница Герда все верно поняла.
И все же… Ингрид не была зла. Она была спокойна и уверена, и знала, что делать. Она еще поквитается с крылатым злодеем. Покорный и сломленный, он будет наблюдать, как умирает его мир.

***

— Я уж думала, тебе понадобится помощь.
— Справился.
Вот бы удивилась королева, узнав, что Борра — не единственный в своем роде. И что свидетелем бойни была еще одна темная фейри, с кожей цвета черного дерева и яркими крыльями. Она-то и подала сородичу знак, когда опасность стала слишком близкой.
Имя подруги Борры было резким как удар крыла: Шрайк. Некогда ее родители летали как хозяева зеленых влажных джунглей, и сама она могла бы прожить полную приятных забот жизнь там же, среди ароматных тропических цветов и ярких птиц. Но судьба рассудила иначе. Шрайк, как впрочем и Борра, родилась уже в убежище. Однако если бы не печальные обстоятельства, заставившие темных фейри покинуть родные места, они бы с Боррой вряд ли когда-нибудь встретились. Они ценили эту встречу и общество друг друга, а о том, как прекрасна и бесконечна степь, Борра узнавал по рассказам отца, как Шрайк узнавала от матери о дождливых тропических лесах. Но порой эти рассказы, как и прозвище «дети гнезда» жгли сильнее холодного железа. Их народу оправиться бы, набраться сил, воспользоваться тем, что собрались вместе, и вернуть себе отнятые земли и свободные небеса. Но они продолжали прятаться. И хуже было даже не то, что темные фейри смирились с этим тайным, ограниченным и физически и душевно существованием, а что однажды их теперь уже этот ставший привычным мир может исчезнуть. И следом придется исчезнуть им самим, потому что люди не остановятся никогда и рано или поздно доберутся в погоне за наживой, властью и военной славой куда угодно.
Шрайк осторожно прикоснулась к спине Борры у самого основания крыльев, и тот вздрогнул, выходя из печальных раздумий. Если облечь этот полный ласки и доверия жест в слова, они звучали бы как «Ты хорошо сражался. Я видела и знаю теперь, что ты сможешь защитить меня и наших детей. Если ты решишься позвать или придти, я не оттолкну тебя». Может быть, когда они отвоюют свое небо, Борра и подумает о том, чтобы создать пару, и скорее всего действительно выберет Шрайк, но пока этого не случилось, он предпочел сделать вид, что не заметил за собственными мыслями ее предложения. Он шумно встряхнулся и потянулся широко, будто от долгой неподвижности у него затекли крылья. Вытянул в сторону сначала одно крыло, едва не сбив молодое деревце, потом другое, потом оба, вместе с крыльями широко раскинув руки.
Едва успев отпрянуть, Шрайк подыграла, будто совсем не оскорбилась его явным пренебрежением, тоже от всей души потянулась, а затем все же покачала осуждающе головой.
— Коналл не одобрил бы даже твою первую вылазку, когда ты позволил себя схватить.
— Коналл слишком осторожен и наивен, если думает, что с этими существами можно договориться! — упоминание об их нерешительном лидере, талдычившем о мире с людьми, в сочетании с воспоминании о последнем приключении вызвали не самые лучшие эмоции, и Борра вспыхнул возмущением как сухая трава от искры. Да, узнав, что королева нанимает охотников отлавливать волшебных существ, Борра намеренно угодил в плен. Конечно, он рассчитывал на удачный побег, а также на то, что сможет достаточно хорошо изучить замок — убежище жадных правителей озлобленных и вредоносных людишек. Темные фейри, в отличие от людей, не желают уничтожить всех, кто на них не похож, и переделать весь мир в угоду себе. Для их целей будет достаточно уничтожения одного людского королевства. Им даже не придется убивать в нем всех людей — лишь тех, в чьих руках власть, чтобы забрать ее в свои руки. Борра рассчитывал, что плен-разведка пройдет легко, хотя бы на клетку, но никак не на то, что в итоге ему пришлось испытать. И не на открытые угрозы королевы с тьмой в душе, настолько вязкой и черной, что ему до сих пор было очень не по себе.
— Зачем ты решил вернуться туда?! — продолжала распекать его Шрайк, заразившаяся его настроением и весь свой гнев решившая выплеснуть на причину этого, то есть на него. — Ты доказал, что люди злобные никчемные создания, что они пытаются уничтожить все непонятное им или кажущееся им опасным, что они не остановятся ни перед чем… И да, да, да: все это ты будешь повторять на совете как обоснование для войны… Но говори хоть тысячу раз — наш народ не может рисковать тем, что у нас осталось. И что бы случилось, если бы ты не выбрался из ловушки? Нам бы пришлось тебя вытаскивать? Скольких из наших и без того немногочисленных сородичей мы потеряли бы? А что было бы, если бы мы потеряли тебя? Ты же особенный со своим даром. Может, ты — наш путь к спасению!
Особенный… Шрайк говорила так быстро, что многое из ее речи и разобрать было сложно. Однако ее горячность затушила огонь гнева в сердце Борро. Особенный… Магии в нем была самая капля. Силы и упрямства — достаточно хоть для десяти темных фейри, но не это было главное. Особенность его была не даром, не талантом. Скорее странностью. В отличие от сородичей и других представителей волшебного народа, он мог держать в руках холодное железо — и не обжигаться.
— Я не буду говорить на совете о войне.
— Что? — Шрайк была явно удивлена и даже, похоже, обижена таким ответом. На краткий миг Борра почти испугался, что она готова напасть на него и всадить ему в грудь заостренный кол, как обычно делают сорокопуты, поэтому предотвратил ссору с самым надежным своим союзником.
— Я не буду сейчас говорить о войне. Но я посеял бурю, и скоро она взрастет.
— О чем ты?
Любопытная Шрайк уже забыла и о гневе, и о недовольстве, и об обиде.
— В своем стремлении получить все эта человеческая женщина уже роет себе могилу. Когда она дойдет до грани, Коналл уже не сможет сказать, что мы должны ждать, не сможет отрицать, что следует нанести упреждающий удар.
— Хорошо. Пусть будет так, — согласилась Шрайк. — Поступай как знаешь.
Однако как ни ждешь перемен, некоторым из них, может, лучше бы и не приходить. После того, как жребий брошен, начинаешь сомневаться. Когда Шрайк согласилась с Боррой и произнесла это согласие как приговор, его самого будто холодной дрожью прошибло. Кто бы что ни считал, не так уж он был и неуязвим. Да и долгое общение с людьми выматывало его, лишало сил, будто на каждое крыло перед полетом навешивали по тяжелому камню. Но ради собственного народа ему нужно быть сильным. Другого шанса — другого «особенного» — у них просто нет.
А тем временем лишь в нескольких милях от убежища еще одна фейри, даже не подозревающая, что совсем рядом есть кто-то похожий на нее, лишенная семьи и крыльев, стараясь оставаться незамеченной, наблюдала, как белокурая девочка играет с ручным вороном, и сожалела о собственном скоропалительном решении, принятом в гневе, которое вот-вот должно было разрушить так странно обретенный ею покой и мир.

@темы: ФБ, Любимая графомань, Скрейномания