"Шаг к горизонту". Финал

[Roksan de Clare]

Название: Шаг к горизонту
Автор:  Roksan de Clare
Бета:  Kage Tsukiyama
Исторический период: где-то 880 год
Размер: макси,~31 000 слов
Пейринг/Персонажи: принцесса Этельфлед, Утред Беббанбургский, кололь Альфред – король Уэссекса, Этельред – мерсийский лорд, жених Этельфлед, Эльсвит – жена Альфреда, Фритствит – молодая женщина в свите Эльсвит, отец Виллибальд, Стеапа Снотор – командир стражи короля Альфреда, Эдуард Этелинг – младший брат Этельфлед, Рагнар Рагнарсон – друг, названный брат Утреда, Брида – саксонка, любовница Рагнара, подруга детства Утреда, отец Пирлиг – священник, валлиец, Этельгиф – младшая сестра Этельфлед и Эдуарда, ОМП, ОЖП.
Категория: джен, smarm, экшн
Жанр: общий, POV
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: IX век. Несмотря на многочисленные нападения викингов, одному королевству саксов, Уэссексу, удается устоять, и Англия все еще не Данелаг. Король Альфред заключает перемирие с датчанами, но и та, и другая сторона понимает, насколько оно хрупкое. Утреда Беббанбургского не зря называют мечом Альфреда, но недаром многие считают этот меч ненадежным. Сакс по рождению, он был воспитан датчанами, главная цель его – родовой замок, захваченный дядей, – находится за пределами Уэссекса, а еще он язычник и у него свои счеты с церковью. Потому предложение предотвратить заточение в монастырь старшей дочери короля Альфреда он принял с радостью. Отчего бы не помочь девочке, называющей его другом? Только не все случается, как задумывается. Этельфлед уже не ребенок, а подросток, за которым глаз да глаз нужен. И не случайно принцессу через несколько лет назовут Железной леди Мерсии.
Примечание: 1) Текст является побочной историей книг Бернарда Корнуэлла "Саксонские хроники" и сериала "Последнее королевство", хотя автор очень надеется, что эта история может читаться совсем без знания канонов, а Этельфлед все объяснит.
2) Исторический факт, подтолкнувший к написанию: "В 2009 году британские археологи близ Уэймута обнаружили в братской могиле обезглавленные скелеты викингов. Ученые полагают, что это результат резни, которую местные жители устроили заморским вторженцам".
3) Географические названия:
Авултун – Альтон Панкрас, Дорсет;
Винтанкестер – Винчестер, Гемпшир;
Воденес-Ай – островок Одни (у города Кукхэма);
Кеорфан – Замок Корф, Дорсет;
Коккхэм – Кукхэм, Беркшир;
Лунден – Лондон;
Сиппанхамм – Чиппенем, Уилтшир;
Туданвис – Тидворт, Уилтшир;
Уэй – Уэймут, Дорсет.

Вздох Змея недолго оставался в руках кэрла. Кутберт почти сразу вернул его Утреду. Было похоже было на то, что на время опасности он согласен передать право управлять своими людьми моему спутнику, как более опытному воину. И все же чужакам он не до конца доверял. Когда Утред взялся осмотреть побережье и приказал мне держаться возле него, Кутберт тоже отправился с нами. Между прочим, видимо, рассчитывая еще на подкрепление, он опять поинтересовался об отряде, о котором упоминал раньше Утред и который якобы стоял за моей спиной. Отсутствие ответа вполне растолковывалось лучше любого красноречивого ответа, зато у Утреда уже был план, который для меня, например, оставался загадкой. Он приказал согнать всех волов, что были в поселке, и найти на них ярма, так чтобы запрячь по паре. Женщинам он велел собирать сухой плавень, ветки, солому. Потом им велено было идти в убежище, но, когда Кутберт предложил отцу Пирлигу их сопроводить и утешить молитвой, тот неожиданно отказался.
– Э, нет. И пропустить все веселье? – старик-священник продолжал удивлять. Еще раньше я заметила, что к седлу его лошади вместе с сумой был прикреплен завернутый в мешковину продолговатый предмет. Для посоха он был коротковат, но я не придавала ему особого значения и не проявляла интереса. И вот покров был снят, а под ним оказался меч. – Думаю, что здесь я буду больше полезен, – не теряя привычного веселого настроя, сообщил отец Пирлиг.
– А я? Что ты мне поручишь? Я могла бы возглавить сбор плавня, – я тоже готова была признать главенство Утреда и что-то делать, а не таскаться за ним, как за собакой хвост.
– Сейчас ты сядешь на лошадь и уедешь отсюда как можно дальше, – Утред не обернулся, но завернул в сторону наших лошадей. Кутберт остался давать распоряжение своим людям, отец Пирлиг был рядом с ним, и мы могли говорить без обиняков.
– Одна? – как-то стало не по себе: обидно или тревожно.
Утред обернулся, положил руку мне на плечо, внимательно посмотрел в глаза.
– Это лучшее, что ты можешь сделать. Пусть думают, что помощь близко. Так им будет спокойнее.
– А тебе будет спокойнее, если я буду подальше отсюда? – все-таки это была глупая обида, когда я готова была упрекнуть Утреда: ты готов меня оставить.
– Да, моя госпожа. Всему Уэссексу будет спокойнее.
Я бы хотела возразить: какое мне дело до Уэссекса, где мало кто слезу по мне проронит, случись несчастье, только это было бы несправедливо по отношению к Утреду. Он мог выбрать легкий путь, охраняя меня, покинуть Уэй и оставить его жителей со своей бедой. Однако тогда это не был бы тот Утред, которого я знаю. А я могла быть полезной только в том, чтобы не путаться под ногами и не причинять беспокойство. Унизительное положение, с которым нужно смириться.
В бою, я слышала, нож бывает полезнее меча. Кое-что для Утреда я еще могла сделать. Я вернула ему Осиное Жало.
– Пообещай остаться живым. Так мне будет спокойнее.
Утред подсадил меня на Лламрея.
– Обещать не могу, но судьба дает знаки, что так и будет.
– Знаки? – печально переспросила я.
– Две Хильды будут охранять меня: одна – богиня войны, которой поклоняются здесь, другая, та, что дала мне этот крест, наверняка помолится твоему Господу.
– Разве что так, – только и оставалось ответить мне.
Утред хлопнул Лламрея по заду. И для коня, и для меня это был знак: пора отправляться. Я вынуждена была подчиниться. Довольно долго ехала, не выбирая дороги, просто доверившись Лламрею, а чтобы не думать о том, что сейчас творится в Уэе, старалась смотреть на травы и цветы. Они такие яркие и разные, хоть букет для Этельгиф собирай. Ей бы это понравилось. Вон нежно-розовый окопник, а дальше желтоголовая пижма. А вон невысокий куст. Цветов на нем нет, но есть небольшая серая птица, которая совершенно не боится ни меня, ни Лламрея. Кажется, это был сорокопут…
Лламрей, поняв, что им никто не управляет и никто его не подгоняет, остановился и начал щипать траву. Здесь, далеко от Уэя, царила такая безмятежность. Только мне от этого покоя щемило сердце. Никто бы не посмел обвинить меня в трусости за то, что я оставила опасное место ради собственного спасения. Меня отослали, как особу бесполезную, даже мешающую. Не я позвала датчан. И все же это я привела в Уэй Утреда и отца Пирлига. Я подтолкнула жителей поселка дать бой. Я разглагольствовала о долге, но быстро согласилась сбежать, передав Утреду ответственность за чужие судьбы. Если они погибнут, смогу ли я жить как жила и не думать о них, каждый раз переживая вину?
Я резко натянула повод, разворачивая Лламрея. От неожиданности он едва не стал на дыбы, но все же покорился. Так быстро, как могли, мы возвращались в Уэй.
Если бы не шум битвы где-то там у моря – лязг метала, крики, – то Уэй словно вымер. Пустые улочки, оставленные дома… Несколько кур продолжали пастись, выискивая съестное. Зато вальяжных свиней хозяева успели угнать в свое тайное укрытие.
Мне пришлось спешиться, так как на земле я заметила некий странный предмет, оказавшийся детской игрушкой. Это была незатейливая кукла, просто перетянутый пучок соломы, похожий на голову, тело и ноги человечка, который был обвязан тряпицей так, чтобы получилось что-то наподобие одежды и рук. Я могла четко представить, какую историю могла бы рассказать моя находка, умей она говорить. Отец девочки, вероятно, уже сражался у моря. Мать уходила так поспешно, что, когда у дочери выпала из рук любимая игрушка, ее не стали поднимать. Вероятно, малышка плакала. Может, слезы ребенка и жгли материнское сердце, но на чаше весов стояло нечто более важное – жизнь.
Из мгновения задумчивости меня вывел подозрительный шум в одном из ближайших домов. Первое, что пришло в голову: не успели хозяева уйти, как появился тот, кто желает поживиться на их беде.
Оружия у меня с собой не было, и я стала оглядываться по сторонам, пытаясь найти хотя бы увесистую палку. Двери медленно раскрылись. На свет показался вовсе не здоровяк-вор, а невысокая, ссутуленная старуха. Голова ее была непокрыта. Распущенные редкие волосы грязно-серого цвета лежали на плечах нечесаными паклями.
– Я знала, что ты вернешься, – женщина пошатнулась, едва не упав, но успела опереться об стену.
Видимо, старуха перепутала меня с кем-то из покинувших ее родичей. Не то чтобы мне так хотелось к ней притрагиваться, но я все же подошла к ней и подставила плечо:
– Пойдем, я отведу тебя в дом.
– Нет, – закапризничала она. – Туда.
Она точно знала, куда идти: к бревну, на котором, казалось бы, в прошлой жизни мы сидели с Утредом и беседовали. Я усадила ее, считая, что на этом моя забота о ней ограничится. Не тут-то было! Старуха вцепилась в мое запястье крепкой хваткой.
– Я видела, что ты вернешься, госпожа.
Как же! Видела она. Один раз взглянув, я старалась не смотреть в жуткие, с громными бельмами вместо зрачков глаза старухи. Эта женщина точно была слепа, как крот, к тому же безумна. И дьявол меня кольнул за язык спросить:
– И что ты видела?
– Я видела развевающиеся знамена! Твои знамена и твоих людей. Ты будешь славной хозяйкой тех земель… Не здесь, но и не за морем. И твой мужчина рядом… Не отпускай его!
– Хватит! – отбиваясь от ненормальной старухи, я ударила ее рукой, где была зажата кукла.
– Что это? – вдруг отшатнулась она и разом превратилась в растерянную, разбитую женщину.
– Вот! Возьми! – я сунула ей игрушку. – Ты же видишь, как возвращаешь ее владелице?
– Да… – старуха склонила голову. – Ты же вернулась, Хильде.
Я не стала отрицать и поспешила удалиться. Когда на одно мгновение, равное биению сердца, я поверила прорицательнице, то подумала о Кутберте. Такая глупость…
Я спешила туда, где в самом разгаре была битва. Лламрей слегка заупрямился, проезжая между догоравшими кострами. Очень скоро я поняла, зачем нужен был хворост и быки. Склон открывал для меня выгодное положение, когда все было как на ладони. Ветер дул со стороны моря, и запах гари был не особо ощутим. Воздух пах солью и кровью. Привлеченные последней в небе с нетерпеливыми криками кружили чайки, ожидая последующего пиршества.
Наблюдая за бойней, я по деталям восстанавливала, что произошло раньше. План Утреда был великолепен. Жаль, что я пропустила такое зрелище! Оставалось восстановить его по обстановке. Быки стояли перед наваленным для костра хворостом. Когда датчане полностью высадились на берег, наши люди, больше чем вероятно, зажгли огонь. Что оставалось делать испуганным животным? Бежать. Но скованные попарно, он оказались ограничены в движениях. Охваченным ужасом, им оставалось лишь одно: бежать вперед, сминая все, что попадет им под копыта. Какие-то из них сгинули в море, какие-то были убиты мечами датчан, но урон они нанесли значительный, хоть и недостаточный.
Разъяренные датчане, переступив через тела животных и своих же людей, пошли в наступление. Тогда же, скорее всего, пока они не ожидали нападения и не успели сгруппироваться, на них выступили ополченцы. Хотя кое-что произошло до этого. Наша позиция была выгоднее тем, что мы находились на вершине склона. Это было бы идеально, если бы нужно было просто обороняться. Я помнила, что у жителей Уэя не так было много мечей и щитов, но у них было другое замечательное оружие – женщины. Нападающих сначала осыпали бранью, а потом, когда они подошли достаточно близко, камнями, палками и даже стрелами. Среди жителей Уэя и приезжих нашлось несколько умелых стрелков, среди которых оказался и Валда из Авултуна, а также его отец. И все же такой защиты было явно недостаточно, она служила, чтобы больше распалить датчан, чтобы, прикрываясь щитами, они, охваченные жаждой мести, забыв об осторожности, двигались вперед. Дальше должны были выступить с двух флангов защитники, окружить и перебить малой кровью. И костры, и воинственные женщины служили им прикрытием. Но тут план дал сбой. Не слушая приказов ни Утреда, ни кэрла, опьяненные первыми успехами мужчины кинулись на врагов, фактически если не теряя преимущество, то уравнивая шансы с датчанами. Все, что осталось для меня тайной в момент прибытия к месту битвы, мне пояснили потом. Тогда я отказывалась принимать то, что этого «потом» могло бы и не быть. Я мельком взглянула на стоящих внизу женщин, а потом все мое внимание остановилось на сражающихся, орущих от смертельной боли или победным кличем, наскакивающих на меч, падающих или поражающих воинах там внизу, между морем и свободой.
Сначала невозможно было разобрать, где свои, где чужаки. Это была просто движущаяся масса. Только потом хаос начал приобретать определенность, но определенность совсем не хорошую. Датчане, а это могли быть только они, начали слегка отступать, собираясь вместе плечом к плечу. Стена щитов! Непреодолимая оборона, которую я так жаждала увидеть когда-нибудь в деле. Сейчас она несла великую угрозу. Сомкнись два фланга, и ополченцы будут почти что окружены. Останется только завершить смертельный круг. Это еще не было безвыходным положением в сражении. Слушая о былых битвах, я вспоминала тактику: нужен клин.
Отчаяние готово было бросить меня саму в бездну сражения. Еще одно неистовое биение сердца, и я готова была дать шенкелей Лламрею и помчаться вниз. Только он, видимо, почувствовал мою тревогу. Взвился на дыбы и заржал. Усилие, которое пришлось приложить, чтобы позорно не вылететь из седла, заставило меня одуматься, сосредоточиться, но никак не сдаться.
Мама говорила, что глотка у меня посильнее любой трубы: когда родилась, огласила об этом на весь Уэссекс. Может, благородной девушке следует иметь тихий, мягкий голос, как у моей младшей сестры, но сейчас я бы вряд ли с ней согласилась поменяться.
– Клин! Формируйте клин! Убейте датчан! Убейте их всех!
Женщины оборачивались на меня, коротко переговаривались, а потом подхватили мой клич:
– Убейте датчан! Убейте их всех!
Вряд ли мужчины послушались бы моего приказа, но наши крики их приободрили. Для меня же все происходящее похоже было на чудо. Очень скоро разрозненные защитники выстроились в хитрый и одновременно простой строй, похожий на огромное острие копья, – тот самый клин. Бока его надежно прикрывались щитами, но, в отличие от стены щитов, он был более подвижным. Наш клин, как и положено, возглавлял самый умелый, самый сильный, видавший не одну битву воин. Я и не сомневалась, что это должен быть Утред. И это был он, я видела четко мечника в серебристой кольчуге.
Стороны сходились все ближе и ближе. Уже не отдельные люди, а единые чудища с множеством голов и ног. Как бы я ни бахвалилась, мне стало страшно. Еще несколько движений, и те, кто целостнее, кто смогут удержать и взлелеять этого своего единого зверя, получат шанс на жизнь. А летний жар делал свое дело: растерзанная плоть, кровь, требуха распоротых животов источали тлетворный запах. Почему-то в решающий миг я почувствовала его слишком остро, едва не задохнувшись. Схватив ртом воздух, я подняла глаза к небу и потеряла из вида сражение меньше, чем на удар сердца. Когда же вновь опустила взгляд на поле боя, то еще раз вздохнула, теперь облегченно: Утред и несколько людей за ним прорвались в тыл врага. Теперь они наступали, расширяя брешь в несложившейся стене. Строи снова распались и смешались, но теперь я уже определилась в самой важной схватке. Ведь это был тот самый случай, когда от двух человек зависел исход сражения. Оба в кольчугах, оба высокие и видные, хотя пока что лучший обзор для меня открывался на датчанина.
Никто не рисковал напасть на него. Он неспешно разминал запястье, сжимающее топор, тогда как его соперник, подступая, успел поразить несколько врагов. Мне не было дела, как зовут датчанина, но его противника звали Утред, и все, что я могла сделать для него сейчас, – молиться, но слов не было. Датчанин сделал выпад, и удар пришелся на щит, разом расколовшийся. Мой герой отступил, но оказался не задет, просто откинул бесполезную теперь защиту. Датчанин замахнулся, и в этот раз его удар натолкнулся на меч. Вздох змея выдержал. Датчанин бил снова и снова. Они вдвоем сближались и расходились, нанося и отражая удары. В последний раз он даже подпрыгнул, чтобы нанести удар сверху, невероятный по своей мощи. Тут случилась беда: Утред не выдержал и просел. Он опять отступил, но так неловко, что осел коленом к земле. Датчанин снова поднял руку вверх, но в последний миг, когда смертоносное лезвие должно было опуститься на голову Утреда, тот сделал два молниеносных движения: вперед и в сторону. Датчанин вдруг так и замер с поднятым вверх топором, неловко затоптался на полусогнутых ногах и рухнул.
Часть датчан решила спастись бегством, поспешив к одному из кораблей. Возможно, это отступление было вызвано трусостью или прозорливостью вождя, понимавшего, что, даже если они перебьют дерзких жителей Уэя, силы будут слишком малы для дальнейшего исполнения плана. Или же это была ловушка, чтобы все-таки рассредоточить противника. Если так, то хорошо, что на нее повелись только молодые защитники, начавшие преследование. Но даже они, увидев, что старшие товарищи не спешат за ними, вернулись к бойне, что началась после ослабления армии датчан.
То ликование, которое началось, когда стало ясно, что победа наша, было схоже с помешательством. Хотя существовала еще опасность быть нанизанным на меч, женщины, подхватив все, что можно было счесть за орудие, бросились вниз. С визгом и воплями они добивали раненых, чуть ли не разрывая их, тогда как в мужчинах жажда крови поутихла, хотя о сдержанности и речи не шло. Они вытанцовывали дикие пляски, подпрыгивая, размахивая руками, похлопывая друг друга по плечам, кричали и смеялись. И все-таки я направилась к ним, потому что мне крайне важно было узнать судьбу двух человек, хотя сердце щемило за одного. Если он нарушил обещание, если одна Хильда не вымолила его, а другая решила, что его смерть станет жертвой-оберегом этому месту, – мне радости больше никогда не будет.
Счастливые победители приветствовали меня, но я не успела погрузиться в толпу ликующих, как появился Утред. А еще, ловко обминая празднующих, к нам спешил отец Пирлиг. Теперь и мне можно было поддаться всеобщему настроению, но внезапно раздался скорбный крик. Кто-то из женщин обнаружил среди мертвых своего мужа, или возлюбленного, или отца, или сына… Это напомнило, что время живых ограничено, пришла пора оплакать мертвых.
Я сочувствовала, но, к своему облегчению, не могла полностью проникнуться горем. Те, за безопасность кого я рьянее всего бы молилась, были целы. И все же совсем невредимым Утреду выйти не удалось. Топор датчанина рассек кольчугу и зацепил предплечье, но кость осталась цела. Утред не особо противился, когда я сама взялась за ним поухаживать, обработав и перевязав рану.
Кое-кому из датчан также удалось уцелеть. Они сидели, прикованные цепями, как дикие звери, а дети швыряли в них комья земли, навоз, а иногда и камни. Двое из них пытались огрызнуться, отогнать маленьких задир, а кому не повезет, то, может, и покалечить. Может, так они пытались добиться скорой смерти и избежать неизвестной, но страшной участи? По некоторым разговорам я поняла, что в живых их оставили вовсе не для того, чтобы предъявить как знак победы королю Альфреду. Самый младший из пленников совсем впал в отчаянье. Он опустил между коленей руки, застыв в обреченной позе, голова его была низко опущена, так что за темными волосами лица не было видно.
– Твой первый набег, – неожиданно проявил интерес к пленнику Утред. Тот поднял голову, посмотрел, презрительно прищурившись, но не ответил. Этельфлед заметила и удивилась, какой же он еще молодой, даром, что рослый, а лицо покрыто только-только легким темным пухом будущей поросли бороды и усиков. – Ты неплохо сражался, – между тем, не обращая внимания на пренебрежение, продолжил Утред.
Он мог не бояться, что кто-то заподозрит его в симпатиях к пленнику. Говорил он строго, почти как ругался, и слова его были на датском наречии. Вряд ли мальчишки, что крутились рядом, его понимали.
– Какое теперь это имеет значение? – в этот раз пленник все же откликнулся.
– Никакого. Дурак – он и есть дурак.
– Зачем тебе нужен пленный датчанин? – мне странным показалось желание Утреда по-своему, но бросить камень в пленника.
– Я норвег, – неожиданно ответил парень.
Пленник понимал наш язык! Я думала, Утред тоже удивится такому открытию, но тот, потеряв интерес к собеседнику, отправился в сторону, к мужчинам, что снова собрались на совет.
Сначала погребли мертвых жителей Уэя. Отец Пирлиг прочел над ними молитву.
Дальше занялись датчанами. Их погребение совсем нельзя было назвать достойным. Раздетые до гола тела просто-напросто расчленили, обезобразили, оскопили, отбросив обрубки в сторону, а из голов соорудили нечто похожее на гору. Женщины вновь собирали плавень и ветви. Я думала, что это для того, чтобы сжечь трупы, но, нет: их просто сбросили в яму.
Хворост нужен был для другого действа. Только смерклось, в небо взметнулось пламя. Горели корабли датчан. Жадный огонь обхватывал каждую балку, поднимаясь дальше к мачтам. Сполохи яркими звездами взлетали вверх. Корабли – обманутые, прирученные монстры – долго не собирались сдаваться тлену. Их смерть озаряла побережье всем, наверно, кроме меня непонятная, вселяла уверенность в собственной силе, способной низвергнуть кого угодно. А мне вдруг необъяснимо их стало жаль. Жалко не ловко скрепленного дерева, способного носить по морю множество людей, а чего-то большего, что за этим скрывалось, того рукотворного волшебства, которое сейчас безжалостно уничтожалось. Я одернула себя от мысли, что они могли служить и благому делу, другой стороне, будь на то другая, разумная воля.
Это последнее жертвоприношение заставило всех успокоиться. А может, сказалась усталость. Жители Уэя расходились по домам.
Нам тоже не было смысла отправляться в обратный путь так поздно. Зато тут мы за все дни отдыхали почти по-королевски. Не знаю, где ночевали хозяева, но в наше распоряжение выделили целый дом. У меня даже было нечто наподобие кровати: возвышение, на которое навалили тюфяк, набитый травами, и грубое покрывало. Зато из-за этого ложа, выделявшего меня сразу как особо важную персону, нельзя было снова пристроиться под бок к Утреду. Может, потому и спала неспокойно. Виной тут был и минувший неспокойный день, и уже становившийся привычным раскатистый храп отца Пирлига, а еще жуткий сон. Я поднималась на гору, поднималась легко, видела различные знамена, среди которых было и знамя Уэссекса. Только когда я, переставив ногу, обратила внимание на покрытый мхом камень, оказалось, что это вовсе не камень, а отрубленная голова. Вся гора была выложена из голов и была похожа на ту, что соорудили жители Уэя, но гораздо выше. И все-таки я продолжила путь, пока не оказалась на вершине. Мне открылся ряд холмов и крепость на них с высокими стенами. Впереди, как стражи-защитники, находился отряд, возглавляемый стройным воином на белом коне. Так бывает во снах, что нечто далекое ты видишь так явно перед собой, словно оно просто перед твоими глазами. Так было и со мной. Я могла разглядеть каждое колечко кольчуги на всаднике, но лицо его скрывал шлем. Почему-то я была уверена: увидь я, кто это, мне бы открылась некая важная истина. Руки воина с утонченными, совсем не грубыми, слишком изящными пальцами для того, кто готов держать меч, поднимались к голове так плавно и так медленно, словно время для нас с ним летело совершенно по-разному. Я вдруг внезапно испугалась того, что могло произойти, и того, кто мог скрываться за маской. Этот страх нагло вытащил меня за порог сна, оставив разочарование.
Все так же похрапывал на своей циновке отец Пирлиг. Мимо меня осторожным неслышным шагом Ночной Тени проскользнул Утред, устраиваясь на своем месте. В этом не было ничего подозрительного. Подумаешь, пошел во двор отлить. Не привязанный же. Не по этой причине, но мне тоже нужно было на двор. Сон или жара, но я вся покрылась испариной. Мне просто необходимо было выйти и вдохнуть свежего воздуха. Я растирала глаза, чтобы окончательно отогнать сон и видеть четко, насколько можно в темноте.
– Куда? – послышался строгий шепот, когда мои ноги опустились на пол.
– Туда же, где был и ты, – тоже шепотом огрызнулась я.
Пройти мимо крепко спящего священника не составило особого труда.
Небо еще только-только тронулось серым, слегка осветляясь в преддверии рассвета. Во дворе было так хорошо, и не хотелось возвращаться в душный плен четырех стен. Я думала дождаться Утреда. Цикады уже устали стрекотать свою песню. Тишину прерывали визгливо-протяжная перекличка сычей: может, соперников, отстаивающих свои земли, может, потерявших друг друга влюбленных. Из конюшни, которая была всего в нескольких шагах от нашего приюта, донеслось приглушенное лошадиное ржание. Каким-то чутьем, почувствовав в нем тревогу, я присела, спрятавшись за невысоким частоколом.
Коня, несмотря на полутьму, я узнала сразу – мой Лламрей. И тут настала пора поднимать тревогу, поскольку и конокрад был мне знаком – пленный норвег.
– Я бы не советовал тебе кричать.
Предложение, высказанное на датском, явно относилось ко мне, а не к пытавшемуся сбежать пленнику. Он-то явно не собирался выдавать себя. Я же вроде и знала, что за спиной не враг, и вполне могла предположить, что этот человек там окажется, только не могла предположить, что он также окажется и соучастником норманна.
– Так вот куда ты выходил, лорд Утред. Но зачем все это? – пока что я и не пыталась обернуться, не отпуская взглядом норвега.
– Ради моего брата Рагнара. Ты ведь тоже его должница. Помнишь?
– Ты наивный, лорд Утред. Даже если он такой дурак, как ты говоришь, не сбежит, а действительно поспешит предупредить твоего друга, то наверняка заблудится в чужой земле.
Я ждала, что пленник опровергнет мои обвинения, но он продолжал хранить молчание, вместо него сказал Утред.
– Я этого не знаю. На все своя судьба.
– Я хочу спать, лорд Утред, – наконец-то я обернулась, хоть во тьме это вряд ли было заметно, сделав вид, что не замечаю норманна и лошадь его мне незнакома. – Вернемся в дом.
– Как скажешь, – отозвался Утред, отступая и пропуская вперед.
Я думала уйти, не оглядываясь, но не выдержала. Норвег уже успел оседлать Лламрея. Хотя теперь у моего коня наверняка опять должно было смениться имя. Может, еще и не раз. Я ведь и сама не знала, как звал моего коня его погибший хозяин. Вряд ли беглец станет заботиться о коне так, как бы это делала я. Возможно, он даже избавится от него, использовав как средство для побега, а потом продав при удобном случае. Все-таки я его предупредила, намеренно перейдя на более знакомый ему язык.
– Он с норовом, но любит яблоки. Береги его.
Норвег опять продолжал выдавать себя за немого. Теперь можно было и уйти. Уже у себя на лежанке я наматывала на палец выдранную из своего покрывала нить и старалась сдержать слезы. Увидеть мокрые глаза никто их моих охранников не мог, но вот всхлипы и хлюпанье носом им слышать не нужно.
Не стоило привыкать к тому, что твоим не было. Не стоит плакать о том, что сама отдала. К тому же сделано это было совсем не из гордыни, не из-за того, чтобы угодить другу, и не из-за того, чтобы защитить его, не из-за неисполненного долга или даже милосердного прощения.
Я сильнее затянула нить и почувствовала боль от незамеченной, но уже начавшей нарывать занозы. Попробовала вытянуть ее зубами – как-то безрезультатно, зато это помогло прекратить хныканье и как по полочкам, как отец Виллибальд раскладывает бумаги, разложить, что же вызвало мои слезы. Я не хотела, чтобы чужеземец, вдруг распознавший наш язык, умирал так же бессмысленно, как их корабли. Мне просто хотелось, чтобы он жил. Я потому и не закричала сразу, что где-то в душе обрадовалась: он настолько ловкий, что избежал своей участи. Оказалось, что тут не обошлось без Утреда. Конечно, узнав это, я была несколько разочарована. Вот и все. Отец говорил: «Не стоит сожалеть о содеянном. Следует искупать». Мое искупление за слабость к врагу – потеря друга. Не Утреда, Лламрея! Больше не надо представлять, как я расчесываю его хвост и гриву, аккуратно разбирая пальцами спутанные волоски, как чищу его, как скачу на нем, обгоняя ветер. На этом и успокоилась.
Утром, пока шли сборы в обратный путь, дочь Кутберта вытащила наконец-то при помощи иглы докучавшую мне занозу. А потом ко мне подошел Утред с необычным подарком. Он хотел вручить мне витой серебристый браслет с головами рассерженных птиц по краям. Я, подумав, что это откуп за Лламрея, заложила за спину руки.
– Это твой вклад в эту нашу победу. Не хочешь – можешь его не принимать, – Утред все еще продолжал держать на руках трофей от какого-то побежденного воина. – Когда мой приемный отец Рагнар дал мой первый браслет, я точно едва сдержался, чтобы не скакать от счастья.
Протягивая одну руку за браслетом, другой я схватила светлую прядь волос Утреда, чтобы наклонить его голову и поблагодарить так, как точно он не благодарил своего опекуна: чмокнуть в щеку.
– Может случиться, что скальды, воспевающие битву при Уэе, упомянут и меня.
– Не упомянут, – развеял мои иллюзии Утред. – Скальды поют тем и о тех, кто им платит.
– Тогда найди монетку для этого, господин Утред, – вмешался неугомонный Пирлиг. – Мой кошель совершенно пуст.
– А у меня его вообще нет пока что. Говорят, пока не положено. Остается ждать, когда выйду замуж…
Утред уже забрался на Витнера, а отец Пирлиг подсадил меня.
– Тогда рассчитывай на щедрость кузена, – Утред удал в бока коня, мы тронулись.
– Кузена? – так как сидеть пришлось за спиной Утреда, лица его я не видела: не шутит ли. Такие сведения сразу делали моего жениха значимее для меня и приятнее.
– Не знала? Мы в родстве с Этельредом по матери. Только вряд ли он оплатит песню, где будут возвеличивать меня.
– Мне он не откажет, – я была уверена, что если он похож на Утреда, то так и будет.
У меня не было коня, но у меня был браслет доблести. Для запястья он оказался велик, так что носить его я решила на плече. Я не спрашивала, куда мы едем. Ответ ведь был таким очевидным: домой. С непривычки я уже устала от всех приключений и надеялась, что обратный путь будет спокойным. Однако дорога готовила нам еще один сюрприз. В этот раз приятный.
Мы уже почти подъезжали к Авултуну, когда отец Пирлиг и Утред заметили впереди движущийся нам навстречу отряд.
– Рагнар? – кольнула тревога, что друг Утреда, не зная, что поддержки не будет, все же решил взять Кеорфан. Спина Утреда не давала мне это увидеть, а незнание делало совсем беспомощной.
– Нет. Я вижу на знамена дракона Уэссекса, – успокоил меня Пирлиг. – Похоже, Альфред не желает ждать, пока ты, господин Утред, вернешь ему дочь.
– Гарцующая лошадь? – Утред приставил ко лбу руку, вглядываясь вдаль. – Этельред тоже с ним.
Сердце сделало несколько быстрых скачков. Я готова была соскочить с Витнера и бежать им навстречу. «Но разве так будет быстрее? Найди крупицу терпения», – урезонил разум. Отец! Еще я решила, что разгадала слова гадалки: знамена и тот, кто предназначен мне судьбой. Он был рядом!
Никогда я ранее не испытывала такого восторженного, безграничного счастья, как тогда, когда, забыв о сдержанности, бросилась на шею к отцу. И не было ничего лучше, чем прижиматься к нему и чувствовать, как его рука гладит мои волосы. Но отец отстранил меня и, чинно осмотрев от макушки до кончиков носков, без тени улыбки спросил:
– Что за вид, Этельфлед? Разве не знаешь, что примерять чужую личину и выдавать себя за того, кем не являешься, – великий грех. Что скажет о тебе твой будущий муж? В ближайшей деревне мы добудем тебе женское платье, пусть даже это будет платье служанки.
В своем щенячьем восторге я не видела никого, кроме отца. Только когда он пожурил меня, я обратила внимание на стоящего по правую руку от него мужчину.
– Когда мы виделись последний раз на нашей помолвке, ты была еще такой крошкой, моя госпожа. Сейчас же так выросла и похорошела, – сказал он. – Для меня уже счастье любоваться тобой. Еще большим счастьем будет назвать тебя своей женой. В любом платье или без него – ты все равно останешься собой.
Отец сдвинул брови. Я не нашла высказывание Этельреда непочтительным. И все же оно заставило меня смутиться, как будто я действительно сейчас стояла голой. Только чтобы не вызвать гнев отца против моего будущего мужа, я быстро ответила:
– Для меня честью будет назвать тебя своим мужем, господин Этельред. С нетерпением буду ждать этого дня, – я заглянула в глаза отца, зная, что обычно, после такого он переставал сердиться. – У меня есть платье, достойное дочери Альфреда. Не нужно вновь натягивать не свою личину.
Я улыбнулась отцу, а потом Этельреду. Отец промолчал. Этельред улыбнулся и кивнул.
До Авултуна я делила лошадь со Стеапой Снотором, начальником стражи отца, тем самым несостоявшимся женихом Фритствит. Поскольку вести о битве при Уэе до этой деревеньки еще не успели дойти, прибытие самого короля Альфреда стало здесь невиданным волнующим событием. Долго задерживаться здесь мы не собирались. Это было просто мой каприз. Во-первых, прежде чем снова переоблачаться в Этельфлед, дочь короля Альфреда, следовало выкупаться, смыв грязь и пот нескольких дней приключений. Во-вторых, мне хотелось преподать небольшой урок жителям Авултуна: не стоит отказывать в гостеприимстве незнакомцам в период их нужды. Поскольку Эйкен, хозяин, давший нам приют, лишившись вола, пока что оставался в Авултуне, причитающуюся награду получила его жена. Я верила, что она была справедливой.
Для меня в Авултуне нашли лошадь, спокойную, послушную – не бог весть что, но и не Лламрей. Мы не задержались в Авултуне и в тот же день отправились в Сиппанхам. Я узнала, что пока я плескалась в реке и переодевалась, отец успел допросить Утреда и отца Пирлига. Когда же я попыталась ему рассказать и свою версию, он оборвал меня: «Все дома». По голосу я не смогла определить: ждать ли мне наказания или гроза миновала. Утред теперь держался в некотором отдалении от меня, а долг охраны теперь перелагался на Стеапу. Он ехал подле меня до той поры, пока Этельред не выискал возможности приблизиться к нам.
– Я хочу поговорить с будущим мужем, – верный послушный пес Стеапа задержал своего коня, чтобы Этельред мог двигаться вровень со мной.
Некоторое время ехали молча. Я осторожно пыталась разглядеть жениха. Он был совсем не похож на Утреда, как ожидалось. Не мощный, а скорее плотный, лицо широкое и, в общем-то, приятное, если бы он не смотрел на меня так, что хотелось спрятаться, волосы с рыжиной, борода и усы ровно подстрижены. Одет не то чтобы скромно, но ведь и согласно собственному статусу: темная рубаха с вышивкой, штаны, плащ с окантовкой, скрепленный фибулой с выбитыми узорами. Похоже, что я ему нравилась, а значит, он должен был нравиться мне. Пока что мне трудно было это принять. Нам нужно было перекинуться хоть парой слов: обычными, человеческими, а не искусно вышитыми похвалами. Хорошо, что Этельред сам отыскал такую возможность. Он же сам и заговорил со мной:
– Я рад, что ты в безопасности. Вот только что с волосами?
– Прилипли к смоле. Господин Утред решил, что ими можно пожертвовать, – излишне откровенно ответила я.
– Вот негодяй, – тут же подхватил Этельред, и я попыталась заступиться за своего героя:
– Невелика жертва. Отрастут. Иначе я бы до сих пор сидела, как на привязи, возле лодки.
– Вы столько пережили с Утредом.
Я не понимала, почему, получив возможность хоть немного больше узнать друг друга, мы говорили о ком-то другом, а не о нас, потому постаралась повернуть разговор в другое направление:
– Многое было. Но как вы так быстро нас нашли? Монахи так скоро бегают?
– У монахов свои секреты. Ты слышала, что они приручила голубей приносить послания?
– Как умно. И быстрее, чем лошадь.
– Когда в Винкастер прибыл гонец с вестями, что дочь Альфреда видели направляющейся к южному побережью, да еще с намерением разогнать датчан, ничего не оставалось, как поспешить на помощь.
– Почти вовремя, – засмеялась я, и осеклась, чтобы случайно не обидеть. – Ты знаешь, что отец не любит верховую езду. Пустая трата времени – говорить. Корабль, или специальная повозка, где есть все для письма и чтения, – вот так лучше путешествовать.
Я замолчала. Этельред, казалось, не слушал меня: он обратил внимание на браслет на моем плече.
– Странное украшение. Явно не христианское.
– Самый обычный браслет воина. Самой мне датчан убивать не пришлось, но Утред считает, что я была достаточно храброй, чтобы заслужить его, – искренне рассказала я и осеклась: зачем я упомянула Утреда?
– Такой браслет не для женщины. Я подарю тебе сотни других, ценнее и красивее, которые больше подойдут тебе, – пообещал Этельред.
– Ты же сам говорил, что мне к лицу любой наряд. Так чем плох этот браслет? – чтобы до чужих ушей не долетел наш личный разговор, мы говорили вполголоса. Только наша беседа совершенно не клеилась, и все по моей вине. От досады я едва сдержалась, чтобы не дать шенкелей моей унылой лошадке.
– Утред подарил тебе браслет и забрал твои волосы. И больше ничего? – Этельред протянул руку и зажал между пальцами кончик моих остриженных волос.
– Не понимаю…
Стеапа спас меня от смятения и необходимости отвечать, вклинив своего коня между нашими с Этельредом лошадьми.
– Просто убрал соломинку, – пояснил Этельред и свернул в сторону.
Не так долго я владела браслетом, чтобы он стал талисманом, но как символ он был мне дорог. Он был бы таким же сокровищем для меня, даже если бы был сделан не из серебра, а сплетен из сухих трав. Мне пришлось с ним расстаться даже скорее, чем с Лламреем.
Вечером, когда мы устроились на ночевку, прежде чем пожелать мне спокойно провести ночь, отец сказал, что я должна вернуть мой браслет Утреду. И если бы просто бы так! Вернуть прилюдно, у всех на виду. Отец сказал, что это будет моим наказанием и покаянием. Ночь для меня была почти бессонной. Я вертелась в полубреду, пытаясь найти решение. Браслет не конь, по ему точно не стоит плакать, но отдай я его или оставь, я лишусь или друга, или мужа, а Уэсекс лишится поддержки Мерсии. Решение пришло где-то под утро. Оно было таким простым и великолепным! Очнувшись от дремоты, я еще раз покрутила браслет, любуясь им. Не случайно он попал ко мне. Это был не просто браслет. Это был браслет мира, который навсегда потушит огонь вражды между братьями.
Утром, под всеобщими взглядами я с легким сердцем отдавала амулет Утреду.
– Я отдаю его тебе на хранение. Когда брак свершится и мы станем родней, ты передашь его моему мужу. Ведь радости и беды у нас будут одни на двоих. Также как и честь и слава…
Отец ничего не сказал, а значит, одобрил. Ничего не сказал и Этельред. Утред взял браслет, и мы пожали руки. Так что все прошло вполне пристойно.
Путь до Сиппанхайма не отметился ничем примечательным. Зато дома меня ждало столько событий, как будто я действительно отсутствовала вечность. У Этельгиф появился котенок, которому она никак не могла придумать имя, а у Эдуарда новый учитель – священник Коэнвулф.
– Значит, теперь никакой истории и философии? – поинтересовалась я.
– Ты бы лучше о рукоделии больше думала. Иглой как мечом работаешь, – заметила на это мама.
Приняла она меня очень ласково, обнимала, плакала, жаловалась, что боялась потерять навсегда, но жизнь входила в свою колею. С матерью я была согласна в одном: нет у меня к вышивке таланта, но раз она увидела мою способность махать мечом, то так тому и быть. Мне тоже нужен был учитель, но совсем не для изучения нудных текстов.
Стеапу я нашла на конюшне. Он наблюдал, как слуга гонял молодую лошадь на корде. Я ожидала, что он спросит, зачем я здесь, но он словно не замечал меня.
– А теперь пусти его в галоп. Так! Теперь шагом, – командовал Стеапа слуге.
– Научи меня сражаться, – пришлось самой озвучить мое желание.
– Дело женщин – молитва и прялка, – не поворачивая головы, сказал он.
– Хорошо. Если в следующий раз нападут датчане или разбойники, я огорожусь от них прялкой и прочитаю молитву. Может, мне повезет больше, чем несчастной Фритствит, – без выражения сообщила я. Жестоко, конечно, было упоминать о погибшей девушке, которую он желал бы видеть своей женой, но я была так раздосадована и разочарована, что не щадила чужих чувств. Я развернулась, собралась уходить, но не успела и пару шагов сделать, как мне в спину не больно, но неприятно ударился камень.
– Первый урок: держи врага в поле зрения. Для второго урока спросишь разрешение отца, – сказал Стеапа.
Разве мог папа мне в чем-то отказать? Он не нашел в этом ничего предосудительного. Мама ворчала, что неподходящее занятие для знатной дамы, и все же велела справить для меня кожаный доспех по размеру. Мол, так ей будет спокойнее.
Со своим будущим я тоже определилась. Я выйду замуж за Этельреда из Мерсии. Наблюдая за счастливыми, любящими парами, по вечерам, лежа в постели, я переносила это на нас с будущим мужем. Представляла его благородным, смелым, справедливым, щедрым. Только воображение подводило меня. Я плохо запомнила черты Этельреда, и его лицо вдруг становилось похожим на лицо Кутчерта из Уэя или (вот тут точно были происки дьявола) лицо сбежавшего норманна. Только память – вещь такая, что имеет свойство стираться. Со временем так и случилось, а Этельред стал для меня образом, который я любила всем сердцем.
Где-то жутковатое, где-то забавное, с приобретениями и потерями, мое летнее приключение завершилось. Можно было продолжать жить как раньше, иногда вороша воспоминания. Кое-кто, кто разделил со мной этот путь, предпочел его забыть, считая себя виновником моих последующих бед. Но для меня эти дни были не просто невероятный, полезный опыт – это был шаг к горизонту.

@темы: ФБ, Любимая графомань, Последнее королевство, Этельфлед, "Шаг к горизонту"