Часть 1

[RoksiG]

Название: Шаг к горизонту
Автор:  Roksan de Clare
Бета:  Kage Tsukiyama
Исторический период: где-то 880 год
Размер: макси,~31 000 слов
Пейринг/Персонажи: принцесса Этельфлед, Утред Беббанбургский, кололь Альфред – король Уэссекса, Этельред – мерсийский лорд, жених Этельфлед, Эльсвит – жена Альфреда, Фритствит – молодая женщина в свите Эльсвит, отец Виллибальд, Стеапа Снотор – командир стражи короля Альфреда, Эдуард Этелинг – младший брат Этельфлед, Рагнар Рагнарсон – друг, названный брат Утреда, Брида – саксонка, любовница Рагнара, подруга детства Утреда, отец Пирлиг – священник, валлиец, Этельгиф – младшая сестра Этельфлед и Эдуарда, ОМП, ОЖП.
Категория: джен, smarm, экшн
Жанр: общий, POV
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: IX век. Несмотря на многочисленные нападения викингов, одному королевству саксов, Уэссексу, удается устоять, и Англия все еще не Данелаг. Король Альфред заключает перемирие с датчанами, но и та, и другая сторона понимает, насколько оно хрупкое. Утреда Беббанбургского не зря называют мечом Альфреда, но недаром многие считают этот меч ненадежным. Сакс по рождению, он был воспитан датчанами, главная цель его – родовой замок, захваченный дядей, – находится за пределами Уэссекса, а еще он язычник и у него свои счеты с церковью. Потому предложение предотвратить заточение в монастырь старшей дочери короля Альфреда он принял с радостью. Отчего бы не помочь девочке, называющей его другом? Только не все случается, как задумывается. Этельфлед уже не ребенок, а подросток, за которым глаз да глаз нужен. И не случайно принцессу через несколько лет назовут Железной леди Мерсии.
Примечание: 1) Текст является побочной историей книг Бернарда Корнуэлла "Саксонские хроники" и сериала "Последнее королевство", хотя автор очень надеется, что эта история может читаться совсем без знания канонов, а Этельфлед все объяснит.
2) Исторический факт, подтолкнувший к написанию: "В 2009 году британские археологи близ Уэймута обнаружили в братской могиле обезглавленные скелеты викингов. Ученые полагают, что это результат резни, которую местные жители устроили заморским вторженцам".
3) Географические названия:
Авултун – Альтон Панкрас, Дорсет;
Винтанкестер – Винчестер, Гемпшир;
Воденес-Ай – островок Одни (у города Кукхэма);
Кеорфан – Замок Корф, Дорсет;
Коккхэм – Кукхэм, Беркшир;
Лунден – Лондон;
Сиппанхамм – Чиппенем, Уилтшир;
Туданвис – Тидворт, Уилтшир;
Уэй – Уэймут, Дорсет.
Ссылка на скачивание: скачать
Размещение: до деанона с пометкой fandom Middle Ages 2017, после деанона – с разрешения автора и указанием авторства.

Мой добрый друг говорит, что наша судьба – это переплетение нитей неких мифических прях. Знать ее нам не дано, противостоять тем более. Все случится в положенный час. Так говорит этот несносный человек и сам же опровергает свои слова. Мое же убеждение крепко в том, что судьба – это дорога, которую мы выбираем. Не всегда легкий путь верный, не всегда, пробираясь сквозь тернии, мы придем к намеченной цели. Господь дает знаки, но, слепцы, мы отказываемся их замечать, ведь куда проще брести, куда глядят глаза, вверив себя божественному проведению. Проще… Но это не мой путь. Падая и вновь поднимаясь, свой путь я выбираю сама. Мой путь пройден уже до половины, но свой первый шаг я сделала тем летом…
Я с братом Эдуардом и сестрой Этельгиф знатно отрясли дикую яблоню и сели делить добычу.
– Так нечестно! – возмутилась Этельгиф, когда большую часть яблок Эдуард сгреб в свою сторону.
– Я мужчина! Мне положено больше. И я прилагал больше сил, – заявил Эдуард.
– Кем положено? – спокойно спросила я, выбирая из доли брата самое крупное яблоко.
– Господом! – как и ожидалось, тут же вскипятился брат. – Положи на место!
– И правом сильного? – опять спокойно поинтересовалась я.
– И правом сильного! – подтвердил Эдуард, не почувствовавший в моих словах подвоха.
Конечно, я не думала драться с братом, хоть разница в три года и давала мне преимущество, но будь я сторонней наблюдательницей, то ставила бы на Эдуарда. И все же я не собиралась так просто отдавать брату главенство.
– Держи, – я протянула Эдуарду отнятое яблоко, а пока он тянулся за ним, сгребла в подол все остальные плоды.
– Так нечестно! – снова завопила Этельгиф.
– Я разделю все поровну. Только задержи его! – приказала я, вскакивая за ноги, и милая сестренка тут же вцепилась в рукав Эдуарда.
– Стой! – вырываясь из цепких лапок Этельгиф, попытался дотянуться до меня Эдуард.
– Попробуй догони! – крикнула я через плечо и пустилась наутек, а бегала я точно быстрее брата.
– Вот ты где! – пока я стояла и раздумывала, где бы спрятаться, не заметила, как оказалась пойманной, но не Эдуардом, а Фритсвит, одной из девушек в свите матери. – Госпожа желает видеть тебя.
– Держи ее, Фритсвит! Она украла яблоки! – не заставил себя долго ждать Эдуард.
– Она украла яблоки! – вторила ему Этельгиф: видимо, брат успел перетянуть ее на свою сторону.
– Яблочко? – поинтересовалась я у Фритсвит, та отрицательно покачала головой. Тогда я захватила яблок столько, сколько вмещала ладонь, и отпустила подол. Яблоки рассыпались у моих ног. – Собирай свое добро, доносчик!
– Я не доносчик! – вспыхнул праведным гневом брат.
Конечно не доносчик. Даже если бы пожелал, Эдуард не успел бы доложить о моей выходке матери, но он посмел обвинить меня в воровстве. Вот пусть и сам помучается от несправедливого обвинения.
– Пойдем, Фритсвит.
Пока мы шли, я пыталась вспомнить, в чем я еще могла провиниться настолько, что мать вызывала меня для личного разговора. В ту пору мне казалось, что мать не любит меня. «Ты причинила нестерпимую боль при рождении, едва не разорвав мое тело. Еще большую боль причиняешь теперь своим непослушанием», – привычно ворчала она. Я не особо расстраивалась или сердилась, уже смирившись с тем, что для Эдуарда и Этельгиф в сердце матери больше места, чем для меня. Я согласна была принимать ее внимание даже через брань: все компенсировалось любовью отца. И тут у меня не было конкурентов. Для себя я уже давно решила: когда у меня родится дочь, я не стану попрекать ее перенесенной болью, не буду сильно ругать за шалости, а чтобы уберечь ее от ошибок, не стану измываться над нею долгими нравоучениями, как будто непоправимое обязательно случится. Просто попытаюсь объяснить, как стоит поступить в том или ином случае.
– Да, матушка, – потупив взгляд, я вошла в покои жены короля. Если мне снова предстоят нравоучения, то для скорейшего их окончания лучше изобразить покорность и смирение.
– Садись, – мама указала на невысокий резной стульчик.
Я подчинилась.
– Хочешь яблока? – вспомнила я об угощении. Вместо ответа – небывалое дело – мама погладила меня по голове. Потом распустила мои косы и начала их медленно расчесывать. Все происходило в такой угнетающей тишине, что я слышала, как где-то на окне жужжала муха, а гребень скользил по волосам. В этом молчании было что-то пугающее, и я уже почти решилась его прервать, когда мама спросила:
– Ты помнишь ту страшную зиму, когда твой брат чуть не умер? Мы вынуждены были тогда скрываться на болотах…
– Да, – кротко ответила я. Еще бы не помнить лучшее Рождество, какое у меня было за все годы. Мне было тогда столько же, сколько сейчас Этельгиф. Нарушив мирный договор, викинги атаковали внезапно, а уцелевшим саксам, в том числе королю Альфреду со всем семейством, пришлось отступить туда, где бы не прошли вражеские корабли и кони: под защиту трясины. Мы ели не пресные каши, а жаренное мясо и рыбу. Матери, что выхаживала больного брата, было не до меня, и тут я оказалась предоставлена сама себе. Я не страдала от внезапно свалившейся свободы, ведь рядом был отец. Он позволял ухаживать за ним и помогать в мелочах. Это была взаимная опека к удовольствию обоих, но я бы многое отдала, чтобы, как тогда, под важные разговоры с вассалами и священниками, смысл которых от меня ускользал, снова заснуть на его коленях…
– Наш Эдуард был на грани смерти, и тогда я пообещала Господу, если он спасет твоего брата, моего сына, наследника Уэссекса, самое дорогое – первенца, – увлекшись, мама дернула прядь волос, отчего мне пришлось перехватить ее рукой, чтобы совсем не лишиться. Опомнившись, мама остановилась и даже прикоснулась губами к макушке.
Вот тебе раз! Как будто мама решила рассчитаться за все годы, когда ее ласки обходили меня стороной. Вообще-то я могла бы возразить, что Эдуарда излечил не столько Господь, сколько черноглазая красавица колдунья, но упоминание о язычнице наверняка бы разозлило мою набожную мать. К тому же упоминание первенца заставляло насторожиться. Если жена короля Эльсвит не скрывает страшную тайну, то до этого дня первым ребенком в ее браке считалась я…
Я вгрызлась зубами в яблоко. Кислятина! Но от вновь наступившей тишины неприятно скребло под ложечкой: не будет у тебя, Этельфлед, дочери! Никогда!
– Ты хочешь, чтобы я приняла постриг? – не выдержала я. Спросила осторожно, разведывая.
– Так желает Господь, – ровно ответила мать, как будто и правда он шепнул ей во время молитвы свою волю.
– Но отец желает, чтобы я вышла замуж. Разве не ради сговора с графом Мерсии он отправился туда? – возразила я.
– Он не станет противиться воле Господа, – аргумент, против которого трудно поспорить. Если отец увидит в случившемся божественный знак, он простит жене самоуправство. К тому же есть Этельгиф. Несколькими годами позже мерсийский граф достанется ей. – Ты же любишь читать? В обители Святой Марии столько книг и свитков. Ты сможешь прочесть все их, если пожелаешь, – мать попыталась выставить положительные стороны ее опасного мероприятия.
Я не знала, что думать. Новость была настолько неожиданной, как жила в куске мяса. Я-то ее заглотила, осталось переварить.
– Мне бы хотелось дождаться отца.
– Конечно, – согласилась мама.
– Я пойду, матушка? – ускользнуть мне не удалось.
– Подожди еще немного, – мать приняла за согласие мой отказ от спора. Хотя, если сказать по правде, я и сама еще не была уверена, так ли хочу я замуж, и не использовать ли мне возможность избежать выбранного отцом пути для меня. – Примерь это.
Я обернулась к верной Фритсвит, присутствующей при всем разговоре, и увидела его… платье. Темно-синее с расшитыми золотой нитью рукавами, взлетающими птицами по подолу. На груди наряд скреплялся золотыми узорчатыми застежками, и если бы я не знала о планах матери, то назвала бы его свадебным.
Конечно же, я не могла устоять и не надеть такое великолепия, а видя мою радость, ликовала и мама.
– Вот теперь иди, – позволила она.
Я выскочила, желая похвастаться обновкой, но через пару шагов мой восторг испарился.
– Что случилось? Что она от тебя хотела? – мой кислый, как у опробованного яблока, вид никак не укладывался в голове брата с новым нарядным платьем.
– Она сообщила мне, что отец недоволен тобой. Ты не наследуешь его трон, – стоило видеть, как перекосило лицо Эдуарда, однако он быстро пришел в себя.
– И кто же после отца станет править Уэссексом? Может, ты, по старшинству? – брат задрал вверх подбородок, выпятил грудь и начал наступать, как будто дело действительно шло о захвате его прав.
– Кто знает, кто знает, – крутнувшись на носках, так, чтобы Эдуард еще раз обратил внимание на обновку, я развернулась к нему спиной и медленно, словно уже была коронована, пошла прочь.
– Развратница Эадбурга была последней королевой Уэссекса! – крикнул вдогонку брат. – Больше ни одна женщина не наденет на этих землях корону!
– Кто знает, кто знает, – нараспев повторила я, продолжая удаляться.
– Куда ты побрела? – никак не мог успокоиться Эдуард, но гордость не позволяла ему пойти за мной.
– К Виллибальду, - ответила я не оборачиваясь.
На Виллибальда, улыбчивого и доброго монаха, знавшего множество историй и язык зверей, в отсутствие другого монаха, Ассера, ложилась забота об обучении старших королевских отпрысков. Наука Эдуарду давалась трудно, потому, если бы я и намеренно желала избавиться от брата, то лучше повода и не придумала. Но мне было все равно, увяжется за мной брат или нет. Равнодушна я оказалась и к курице, пытавшейся выбраться через частокол и застрявшей. В другое время я бы втащила беглянку за хвост обратно или же помогла пинком под выпяченный зад, но платье требовало вести себя чинно.
Основным занятием Виллибальда кроме заполнения наших голов наукой была перепись священных текстов. Так как, по мнению отца, Ассер был наделен Господом несомненной мудростью, то именно ему поручалось описывать жизнь короля Альфреда и историю наших земель, но чем Бог обидел желчного монаха, так это ловкостью владеть пером. Потому записывать за ним под диктовку должен был Виллибальд. Позже он переписывал тексты несколько раз, чтобы ценные сведения случайно не пропали. Потому если и искать Виллибальда, то только в скриптории, небольшом строении, выстроенном возле королевского дома.
Наверно, нечасто к Виллибальду захаживали гости. Он стоял за высоким столиком и усердно работал, даже не замечая меня. Я глубоко и шумно вздохнула, а он так вздрогнул, что я испугалась: только бы не расплескал чернила!
Я встала на носочки и чуть перегнулась через доску. Нет, все ровно и чисто.
– Эадбурга! – радостно воскликнула я, увидев знакомое имя. – Мы только-только ее поминали!
– Да вот. Добрался до жития короля Беортрика, – смущенно проговорил Виллибальд, еще не пришедший в себя после такого внезапного вторжения.
– Отдохни и расскажи о последней королеве, а то ты слишком бледный. Устал? – присев рядом на широкую скамью, я осторожно переложила несколько свитков.
– Разве Ассер не рассказывал вам о бесчинствах этой беспутной женщины? – Виллибальд притворно нахмурился.
– Премудрый Осел говорил о ней так, словно она не женщина, а исчадие ада.
– Я сделаю вид, что не слышу, – пригрозил пальцем Виллибальд. Дело в том, что имя бритонца Ассера походило на наше слово "осел", так что нам с братом не составило труда наречь учителя таким прозвищем.
– Я об Эадбурге, – с самым невинным видом стала пояснять я. – Она не хотела умертвлять мужа, но лишь напугать его, отравив юношу, к которому так благоволил король, просто на его глазах.
– Да, – подтвердил Виллибальд.
– Разве король был слеп, что перепутал чашу слуги и свою? Или зачем ему намеренно пить не из своей чаши? Отец делал нехорошо, когда требовал от Фритсвит отпить из его чаши, но она же женщина…
– Подожди-подожди, – замахал руками Виллибальд. – Не так важно, как все произошло, а важно само намерение и последующее злодеяние.
– Ладно… Неважно… Расскажи, что дальше случилось с королевой, – попросила я, зная, что монах, стараясь увести меня от странного отравления, согласится.
– Королеве не удалось избежать наказания за убийство. Забрав все серебро, золото и драгоценности, что смогла увезти, Эадбурга бежала за море под защиту Карла Великого. Чарами или же золотом, она сумела поссорить франкского короля с сыном. Они оба добивались ее руки.
– Значит, она была красива? – неучтиво перебила я и прикусила язычок.
– Возможно, – уклончиво ответил Виллибальд. – Карл Великий недаром получил свое прозвище, ко всей доблести и отваге он был еще и мудр. Он пришел к Эадбурге и потребовал выбрать, за кого же она выйдет замуж: за него или за его сына. «Ты стар. Тебе немного осталось, – ответила глупая женщина. – Я же хочу быть с молодым, за кем долгие годы». Рассерженный Карл ответил ей так: «Будь у тебя разум, ты бы имела и старого, и молодого. Теперь же останешься ни с чем». Король заключил Эадбургу в монастырь, но был настолько великодушен, что вытребовал для нее пост аббатисы.
– Если бы я не хотела быть ни с тем, ни с другим, то сделала бы такой же выбор, – я снова не выдержала, но в этот раз выступила гораздо горячнее.
– Что ж… – похоже, я все-таки ненамеренно задела Виллибальда. – Если ты так хорошо все знаешь, может, сама поведаешь, что было дальше?
– Будучи в монастыре, она была поймана на распутстве с человеком из ее земель, за что была изгнана и умерла в нужде где-то в Италии, – продолжила я.
– Все так, – подтвердил Виллибальд. – В Павии.
– Но как оказался сакс в землях франков? – не унималась я. – Может, последовал за королевой? Почему она была так неосторожна, что подпустила его к себе? Может, она ждала его? Может, из-за него отказалась от руки величайшего из королей? Тогда ее изгнание не изгнание вовсе, а долгожданная свобода?
– Не знаю, хорошо или плохо, что женщинам не позволено писать историю, – улыбкой остудил мой пыл Виллибальд.
– Может, я смогла бы изменить это, взявшись служить Господу? – вздохнула я, и призрак последней королевы растаял.
– Если твое желание идет от сердца, то нет ничего невозможного, – Виллибальд не спешил снова приступать к работе, понимая, что явилась я к нему совсем не проболтать и не похвастать новым платьем.
– Здесь так спокойно. Наверно, такой же покой хранят стены монастыря, – стоило мне опустить бессильно руку, как в ладонь ткнулась лохматая голова с отвисшими ушами.
Грязно-серый пес с темными подпалинами, Геларт, все время разговора лежал у ног монаха, но случайно я дала ему знак, что требуется его помощь. Несведущий несомненно задался бы вопросом, что делала собака в скриптории, но Геларт был тем подручным, без которого работа Виллибальда шла бы дольше. Конечно же, пес не владел пером, но когда его хозяин уставал, то мог, к удовольствию Геларта, размять пальцы, поглаживая его голову. Стоило только опустить руку. Но не только этим был полезен Геларт. Где бумаги, там свечи. Где свечи, там мыши, которые грызут не только их, но и ценные рукописи. Конечно, для такой цели лучше бы подошел кот, но кощунственно допускать убийство даже ничтожных животных там, где находятся Священные тексты. Геларт не ловил мышей, но его присутствие в скриптории каким-то образом их отпугивало. Я не стала разочаровывать добрейшего пса, проведя рукой от шеи до холки раз, другой и третий. Он уложил морду мне на колени, довольно похрюкивая, как мог только он.
– Что произошло? Почему ты хочешь укрыться от мира? – в его голосе мне послышалось обвинение, в неискренности или в легкомыслии, это уловить мне было сложно. С моими сомнениями я не пошла бы к отцу, не пошла бы ни к одному из священников в стане короля, какой бы святостью они не обладали, ни к желчному Ассеру, ни к косому Беоке. Я пришла к Виллибальду как другу и советчику.
Никогда не была слезливой, но в носу предательски защипало; чтобы скрыть слабость, пришлось стать на колени и уткнуться лицом в густую шерсть Геларта, но только на мгновение.
– Я хочу быть хорошей дочерью, но отец и мать словно решили разорвать меня надвое.
– Что произошло, Этельфлед? – серьезно, но приободряющее спросил Виллибальд.
Я снова присела на лавку, а Геларта подтолкнула к хозяину. Пес послушно сел рядом с Виллибальдом, и тот привычно завозил пальцами по его голове.
– Отец хочет, чтобы я вышла за одного из олдерменов Мерсии. Он как-то говорил, что возблагодарил Господа за первенца-девочку. Издавна короли Уэссекса брали в жены знатных женщин Мерсии, а короли Мерсии – жен из Уэссекса. Так сохранялся мир. А в эти смутные времена тесные связи как никогда нужны. Я должна была стать опорой отцу и Эдуарду, когда наступит время.
– Это правда, – согласился Виллибальд.
– Но мама в пору, когда мир рушился, дала обет посвятить меня Господу. Разве можно нарушать подобное обещание? – удивительно, но мне удалось вернуть спокойствие. Теперь я рассказывала, как будто просила совет в чем-то обыденном.
Виллибальд хмыкнул и дальше продолжил после короткого раздумья:
– Возможно, теперь все зависит от того, что же хочешь ты. К Господу приходят не от страха и не от желания убежать. Он – любовь, и служение ему не жертва и не желание угодить. Иначе все твои молитвы будут пустым семенем. Так что хочешь ты?
– Не знаю! – крикнула я, а Геларт настороженно поднял уши и зарычал. – Я не знаю, чего я хочу, – продолжила уже спокойнее. – Но я знаю, чего я не хочу.
– Чего же?
– Я не хочу, чтобы мой муж пил из чужой чаши!
Виллибальд беззвучно засмеялся.
– Вот ты и дала ответ. Тебе не стоит беспокоиться, что станешь отвергнутой. Не думаю, что есть мужчина, способный остаться равнодушным к такой девушке, как ты. И разве умно предаваться измышлениям и страдать о том, что никогда не произойдет?
– И правда глупо, – слова монаха подарили мне уверенность. – Может, когда-нибудь я и приду к Богу, но не сейчас.
– Я поговорю с твоей матерью, – пообещал Виллибальд. – Сейчас же прости, принцесса.
Он снова принялся за работу, а я, чтобы не отвлекать, покинула скрипторий. Поговорив с Виллибальдом, я словно переложила большую часть груза грядущих перемен и связанного с ними выбора на его плечи. Переодев нарядное платье на старое, привычное, я превратилась в прежнюю беззаботную Этельфлед. Вечером я легла спать с уверенностью, что завтра мало чем будет отличаться от вчера, но среди ночи была разбужена Фритсвит.
Не помню, снились ли мне датчане, но спросонья я решила, что наши скорые сборы связаны с их нападением. Я ничего не понимала, но подчинялась и, помню, очень удивилась, когда Фритсвит попросила меня не разбудить Этельгиф.
То, что меня скоро расчесали и уложили волосы, обрядили в новое синее платье и багровый плащ, скрепив его на плече фибулой уэссекским драконом, еще более убедили меня в нападении врагов. Чем родовитей пленница, тем больше шансов, что язычники не причинят ей вреда, стараясь получить выкуп от родни или перепродать недругам. Я не противилась, когда меня вывели во двор, мать поцеловала меня в лоб, и они с Фристсвит втолкнули меня в закрытую повозку без окон. Наперсница матери зашла вслед за мной, но мама осталась снаружи. Дверь закрылась. Грохнул засов. Повозка тронулась. Вот тут я запаниковала.
– Что происходит? Куда мы едем?
Никогда не предполагала такой смелости у Фритсвит: она закрыла мне рот ладонью и придавила к стенке. Тем нелепее звучал ее тихий и ласковый голос, каким поют колыбельные ребенку:
– Тише-тише. Не надо кричать. Уже к вечеру, даст Господь, мы будем в Винтанкестере.
– Сомневаюсь я, что едем мы туда с позволения и ведома короля, – буркнула я сердито, когда получила возможность говорить, и это было единственное недовольство, которое я себе позволила. Что толку кричать и бить по стенам кулаками? Никто не посмеет пойти против жены короля. – Почему Эльсвит так меня не любит?
– Неправда, – мягко возразила Фритсвит. – Твоя мать выделяет тебя из всех детей.
– И чем же? – продолжала я бесполезный протест ворчанием.
– Она не желает отпускать тебя далеко от себя. Вопрос недолгого времени, когда ты станешь настоятельницей монастыря Святой Марии, и я горда буду оказаться под твоим началом.
Я презрительно фыркнула и не позволила взять себя за руку, резко одернув её, а потом скрестив с другой рукой на груди.
Кажется, все прояснилось и даже больше. Моя мать не просто исполняла обет отдать первенца Господу. Одним камнем она убивала даже не двух, а трех птиц. Я и Фритствит должны принять постриг, так решила она.
Фриствит, воспитанница и любимица матери в ее свите, считала возможность уйти в монастырь несказанной удачей. Девушка отличалась привлекательностью: невысокий рост, темные волосы и васильковые глаза, аккуратный носик, пухлые губки, пышная грудь при тонком стане. Однако ей уже исполнилось двадцать лет, и она ни разу не была замужем. А все дело в том, что красота и набожность оказались единственным богатством Фритствит. Она могла бы стать женой командира королевской стражи Стеапы Снотора, сурового внешне, но очень доброго великана, красневшего только от одного упоминания ее имени. Храбрый воин никогда бы не посмел заговорить с объектом своих желаний, но кто-то доложил о его тоске королю. Отец в виду особой милости вызвался сосватать красавицу, и на беду Стеапы обратил на нее внимание. Король не был слеп и шансы великана стать мужем Фритствит стали слишком малы, по крайней мере, пока ее не опробует Альфред. Такой разговор услышала я. У меня были уши, и кое-какие слухи, ставшие неприятным открытием, в них попадали. Так я узнала, что у меня есть еще один брат, он родился в ту пору, когда Эльсвит ходила мною. Еще я узнала, что отец тогда был охоч до женщин, кроме матери.
У матери были и глаза, и уши. Казалось бы, она взялась за то, что оставил отец: выдать замуж Фритствит, раз уж и жених нашелся. Фритствит глотала слезы: может, и правда мечтала об олдермене, а тут вдруг делить ложе с бывшим рабом, а может, совсем не хотела замуж. В последние несколько дней всхлипывать она перестала. Все решили, смирилась. Оказывается, смирение было обманным. Моя мать решила не искушать судьбу, чтобы история Альфреда, Фритствит и Стеапы не стала подобной истории Давида, Вирсавии и несчастного Урии Хеттеянина. Я даже восхитилась хитростью матери: замужество не защитило бы Фритствит от желаний короля, тогда как, став монахиней, как женщина она перестанет для него существовать. Но восхищайся или нет, моего положения это не меняло.
Ехали мы долго, а в темноте и тишине путь казался совсем бесконечным. Я игнорировала любые попытки Фритствит затеять разговор, но когда повозка остановилась, то подскочила на отекшие ноги, хоть и понимала, что это не конец дороги, а всего лишь короткая передышка.
– Ты куда? – остановила меня Фритствит.
– Я голодна! – заявила я, – разве не для этого остановка?
– Я принесу тебе еду, – последовал ответ.
– Мне нужно выйти! И это не терпит! Хочешь, чтобы я тут все затопила? – я пыталась показать, насколько я вне себя от ее непонятливости, но получила обычное спокойное:
– Под лавкой ведро. Я оставлю тебя, а после вернусь и вынесу. Я не могу выпустить тебя. Приказ королевы.
Девушки в свите матери обычно назвали ее королевой, чтобы польстить, а Фритствит вполне искренне наделяла ее неположенным титулом.
– Я припомню тебе это, когда стану настоятельницей, – пригрозила я.
– Я со всем смирением приму любое наказание, – Фритствит сошла вниз, и дверь за нею захлопнулась, снова после короткого мига света, погружая меня во тьму. Ненадолго. Моя надзирательница не предполагала, что кара не станет долго ждать: ей наказание, а мне приключение, может, последнее в моей жизни.
Я отсчитала с десяток ударов сердца и начала действовать. Прежде всего вытащила из волос длинную заточенную шпильку, осторожно толкнула запертую дверь, так, чтобы образовался небольшой зазор, просунула шпильку под низ деревянного засова и приподняла его настолько, чтобы он вышел из паза, запечатывающего дверь, но не выпал.
Небольшой прыжок вниз – и я оказалась на воле. Получить свободу оказалось не так сложно, оставалось ее сохранить. Я проскользнула между колесами и оказалась по ту сторону повозки, которая частично меня скрыла. Придуманный тут же план был прост: осторожно добраться до леса, а дальше действовать по обстоятельствам.
Обстоятельства сложились так, что побег не был замечен и, оказавшись в недосягаемости от тюремщиков, следовало подумать, что делать дальше.
Я брела вроде бы куда глаза глядят, но одновременно, чтобы не заблудиться, запоминая дорогу: дерево с искореженной веткой, пять шагов – куст боярышника, еще семь шагов влево – расщепленный ствол, еще несколько шагов мимо рассыпанных после пира какого-то хищника перьев. Наконец мое блуждание было вознаграждено: я оказалась на вершине не холма, а крутого берега, внизу текла река.
Кто бы знал, как я люблю плавать! Это умение пришло само собой. Вроде бы королевский двор традиционно перебирался на лето в Сиппанхамм. Что-то случилось с повозкой, где находилась жена короля с его отпрысками и присматривающими за ними няньками. Эти няньки, увлекшись младшим ребенком, наследником трона, упустили из виду старшего ребенка, а опомнившись, обнаружили, что тот исчез. Все сразу же догадались, куда делось несчастье трех лет отроду, и кинулись к краю моста. Пропажа была тут же обнаружена. Ребенок или упал, или же, что более вероятно, сам прыгнул в реку, но не утонул. Он старательно греб руками и ногами, как это делают собаки, а когда его вытащили, то не плакал от страха, а смеялся и обещал повторить приключение. Стоит ли говорить, что несносным ребенком, так напугавшим весь королевский двор, была я? Отец считал мое приключение благословением Господа, мать – что с младых лет я стремилась все делать наперекор. Я ничего подобного не помнила, но верила, что все так и было. Жаль, что очень скоро мне придется отказаться от такой простой радости, ведь никто никогда не слышал о плавающих монахинях. Значит, следует использовать последнюю возможность.
Спуск вниз оказался не из легких. Пришлось искать выемки и хвататься за траву, чтобы просто не скатиться, поломав кости. Зато у самой воды я обнаружила полезную находку: перевернутую лодку. Конечно же, уплыть, куда подальше, на ней не получилось бы, но зато под ней можно было спрятать одежду. Я так и поступила.
Река коварна. Когда зайдешь в воду по щиколотку, кажется, что стоишь в парном молоке, ступаешь дальше и тут же понимаешь, насколько обманчива теплота воды. Ты вошел в реку только по колено, а стоишь и ежишься, как будто тебя всего начинает сковывать лед. И все же стоит сделать еще шаг, ведь это испытание ради того, чтобы обрести способность почти что парить. Не отступи, выдержи несколько вздохов, – и отступит холод, вот тогда нужно оторвать ноги от земли и сделать рывок: ты не упадешь, река подхватит тебя. Не случайно Иоанн Предтеча именно воды реки сделал ключом от мрака к истинной вере, ведь нехитрое действо погружения в воду само по себе уже обряд древний, как сама жизнь. Это только теперь я задумалась о сакральной сути воды и крещения, раньше же также представляла свое перевоплощение, но не в ангела или святую, а в аглэсвиф – непобедимое чудовище с когтями и чешуей. Так странно было теперь думать об этом.
Я почти доплыла до противоположного берега, потом вернулась обратно, поплескалась немного на безопасной глубине. Вся радость от украденной свободы постепенно испарилась, сначала уступая ожиданию, что меня вот-вот обнаружит отправившаяся на поиски Фритствит или кто-то из сопровождающих солдат, а затем тревогой: время шло, а обо мне словно забыли. Я успела одеться, а волосы мои высохнуть, потревоженная утка с выводком, перестав считать меня угрозой, выплыла из камышей, а мои надсмотрщики так и не появились.
Когда я убегала, то заметила двух мужчин. Один беседовал с Фритствит, другой занимался лошадьми. Но лошадей было три, значит, еще один охранник где-то отошел: именно с ним я боялась столкнуться.
Дальше по моим измышлениям события должны были происходить так: Фритствит принесет еду покормить пленницу и обнаружит пропажу. Конечно же, она должна устроить крик, а кто-то из мужчин осадит ее: нужно отправляться на поиски беглянки, а не рыдать.
Предполагалось, что скоро меня найдут и это скоро – в тот же день. Но, должно быть, Фритствит переняла у матери часть ее коварства: зная, что со вчерашнего дня у меня во рту и крошки не было, она решила не тратить ни свои силы, ни силы наших провожатых на рысканье по лесу. Изголодавшись, я бы сама вернулась в клетку.
Вернуться я, конечно, рассчитывала, но в таком случае получалось, что это Фритствит преподаст мне урок, а не я ей. А еще мне предстоял трудный подъем наверх. Рассчитывать, что кто-то меня вытянет, не приходилось.
Смирившаяся, но не побежденная, я возвращалась обратно, узнавая знаки: перья, упавшее дерево, боярышник. Я еще не видела нашу стоянку, но фантазия нарисовала мне другую картину, гораздо более неприятную, чем желание Фритствит приманить меня едой. Их там нет. Они испугались, что, узнай король об исчезновении дочери, и не сносить им головы: вина падет на тех, кто упустил. Что в таком случае делать? Конечно же, бежать самим. Скрыться от королевского гнева.
Или же желание Фритствит стать монахиней было всего лишь желанием избежать брака с ненавистным Стеапой. Я не заметила пренебрежения или отвращения, когда она разговаривала с кудрявым стражником. Он уговорил красавицу отдаться ему, а не Богу, а то, что я пропала, объяснил добрым знаком. Вместе с подельниками они разделили мое приданное и разъехались каждый в свою сторону.
Как бы ни казалось это странным, но мне становилось не так тревожно, когда я выстраивала свои нелепые домыслы. Я уже представляла, как одна возвращаюсь в Сиппанхамм. Поскольку идти мне придется своими ногами, то это займет несколько дней. Потом я поведаю матери все об ее любимице…
Я еще не успела выйти из укрытия леса, когда услышала голоса. Стоило еще подождать, не выскакивать вперед с неистовой радостью, что не осталась одна.
– Фритствит! – мой крик был недопустимой беспечностью. На нашей стоянке вовсю хозяйничали незнакомые мужчины. Двое проверяли содержимое сундуков, вытащенных из повозки. Еще один стаскивал сапоги с моего бывшего сопровождающего. Бывшего… Мертвого. Я узнала его по кудрям: тот самый парень, что любезничал с Фритствит. Его товарищи тоже были мертвы и почти раздеты. Один лежал возле привязанных лошадей, другой чуть дальше у непотушенного костра.
Я растеряно вертела головой, ища Фритствит, и, к своему ужасу, нашла. Возле нее столпились не меньше пяти захватчиков, но за накрывшим ее полным телом моей бедной товарки даже не было видно. Мужчина очень быстро двигал задом, а Фритствит лежала без движений, но обернулась на мой зов.
– Беги! – вопль Фритствит стоил ей увесистой пощечины от насильника, но не образумил меня. Вместо того, чтобы бежать, я растеряно попятилась.
– Вот девка как раз тебе по размеру, Плукка, – засмеялся один из наблюдавших насильников.
– Сейчас и опробуем! – сидевший на корточках чуть дальше от остальных подросток приподнялся. И вот тут я развернулась и припустила.
Летела, не разбирая дороги, но мой багровый плащ для преследователя оказался очень хорошим ориентиром. Плукка, или как там его, догонял меня, я это чувствовала, даже не оборачиваясь, а обернувшись, споткнулась о корень и упала. Длинная шпилька, та самая, благодаря которой был открыт засов, сдвинулась и больно уперлась в затылок. Не знаю, зачем я ее вытащила, но мое падение и ненужная медлительность позволила преследователю не просто догнать меня, а навалиться и перевернуть на спину.
Я махнула наотмашь рукой с зажатой шпилькой и, кажется, попала разбойнику в шею. Не помню, что с ним случилось, не помню, как я из-под него выбралась, но помню, что скатилась по склону реки, к месту, где недавно купалась и залезла под лодку.
Убежище было таим ненадежным. Я это понимала. Но другой путь – прыгнуть в реку и попытаться сбежать вплавь – показался мне еще более опасным. С берега я была бы как на виду, раздеваться не было времени, а платье будет спутывать ноги и тянуть на дно.
Сердце прыгало от желудка до горла, легким не хватало воздуха, но я пыталась усмирить и сердце, и дыхание, лежала тихо, как будто слившись с землей. Следовало прочитать молитву, но в голове крутилось только сочиненное заклинание:
«Они не придут сюда. Они не придут сюда. Они не придут…»
Пришли, но пока не нашли. Лежала я под лодкой, наверно, вечность, даже тело затекло, но когда опасность вроде как миновала, в просвет между землей и бортом лодки я увидела сапоги. Мужчина направлялся к моему укрытию. Вот он оказался совсем рядом и, похоже, нагнулся, собираясь приподнять лодку.
Я напряглась. Мое нелепое оружие осталось у Плукки, так что защититься, ткнув разбойника в глаз, я уже никак не могла, но все же я еще могла выиграть время. Моя ладонь зачерпнула песок, и, когда просвет оказался достаточным, я швырнула его в лицо мужчине, а потом попыталась вскочить, чтобы снова бежать.
Я сносно понимаю датский, и мне послышалось, что он крикнул нечто похожее на слово «дерьмо». Я же отказалась от попытки сбежать, сначала потому, что решила, что кто-то сзади схватил меня за волосы, а потом потому, что узнала обнаружившего меня человека: Утред! Как называла его мать, а иногда и отец: Утред Безбожник. И он был действительно опасен, но не для меня.
Как утверждал кривой Беока, если бы не упрямство Утреда, он достиг бы небывалых высот, ведь король Альфред с ранних лет интересовался судьбой сначала Утреда-мальчика, потом мужчины. Я же обратила внимание на него в год нашего изгнания. У костра беспечная я примостилась на коленях у отца и уснула. В тех наивных годах я часто путала сон и явь, потому, открыв глаза, совсем не удивилась, что на переговоры к моему мудрому отцу пришел датский бог. И бог гневался. Когда он вытащил меч, я испугалась, но не за себя, а за всех нас, прячущихся на болотах. Я хотела объяснить злому богу, что датчане несправедливо выгоняют нас из наших же домов, пусть возвращаются на свои земли и молятся своим богам, а тут мы почитаем Иисуса! Но случилось чудо: бог язычников преклонил колени пред моим отцом и признал его господином, а я узнала в нем Утреда.
В то время мне больше была интересна женщина, которую он защищал: черноволосая, красивая бритка с печальными глазами, язычница и колдунья. Но после того, что я увидела, я начала просто таки хвостиком следовать за необычным воином. Моя уверенность, опираясь на сон-видение, твердила, что именно он перебьет всех датчан, а я все увижу и, может, даже буду причастна к его победе. Потому я с радостью хваталась за любую возможность помочь, например, отполировать меч. Мне казалось, что я ему нравилась: по крайней мере, он не спешил гонять назойливую муху, а мне он точно нравился. Как-то так получалось, что я начала больше вслушиваться, когда разговоры шли о Утреде Безбожнике.
Утред называл себя олдерменом Нортумбрии, но олдерменом без земли и дома, отобранных родным дядей. Священник Беока раньше пребывал при доме отца Утреда, и он даже рад был рассказывать о том, что предшествовало пленению законного наследника викингами. Именно они бросили в свежевспаханное поле его души семя поклонения лживым богам. Оно проросло и переплелось с ростками истинной веры, так что не вырвешь без ущерба. Мне ли ему не верить? Ведь даже внешним видом Утред был скорее датчанин, чем сакс: длинные волосы, серебряные браслеты на руках, а на груди вместо креста странный амулет, напоминающий тупую стрелу. Но все же Утред был саксом и убивал датчан. Именно он убил Уббу и Свейна, а мог бы убить и Гутрума, но Господь отвел его меч.
После великой битвы при Этандуне, когда мы отстояли наш Уэссекс, он исчез, и поговаривали, что не просто попал в плен, а стал рабом, но, благодаря отцу, смог вернуться. Но не сам, а с женой язычницей. И многие попрекали его этим, но мне нравилась чернокосая Гизла. Что-то в ней было от той колдуньи с болот.
– Как ты здесь оказался? – я уже выяснила, что никто не хватал меня за волосы. Просто дно лодки было просмолено, а добрая прядь волос от неосторожного прикосновения крепко туда прилипла. Я безуспешно пыталась ее оторвать, когда протерший глаза Утред схватил мои волосы чуть дальше, чем была моя рука, натянул их и замахнулся мечом.
– Не дергайся!
Я взвизгнула, закрыла испуганно глаза и только успела представить, как Утред Предатель поднимает, как трофей, мою отрубленную голову, как неожиданно оказалась свободна. В самый последний момент вытянула вперед руки и только потому не уткнулась носом в песок. Голова была на месте, но, судя по тому, как легко вдруг стало этой самой голове, меч Утреда кое-что все-таки отсек. Я схватилась за волосы, проверяя догадку. Они были моей гордостью, распущенные достигали колен, блестящие, густые; теперь с одной стороны они были такими же, а с другой под пальцами я ощущала лишь жалкие обрубки, едва доходившие до лопаток. Моя красота безжизненно лежала на дне лодки и уже не принадлежала мне.
– Вернул долг за то, что я чуть не лишила тебя глаз?
Утред подхватив меня под мышки, поставил на ноги.
– Отрастут.
– Отрастут, – согласилась я и, неожиданно для спасителя, обхватила его за пояс, прижалась, насколько позволяла его кольчуга. Он пришел в полном вооружении. Он пришел спасти меня. – Обязательно отрастут, если голова при шее. Их все равно за день или два должны были срезать.
Понимал ли Утред мое несвязное бормотание?
– Не надо воды, – строго попросил он, но, тем не менее, провел рукой от моего темени до затылка, по-отечески успокаивая.
– И не буду, – я встрепенулась и оторвалась от Утреда. – Фритствит! Ты должен спасти ее!
– Нет, – жестко ответил он.
– Я приказываю тебе! – гневно отстранившись, я быстро обошла спасителя, но только для того, чтобы, нагнувшись, поднять с земли шлем с волчьей головой на гребне.
– Ты не госпожа мне, – в спину мне ответил Утред, даже не пытаясь остановить.
Не ответив, я натянула шлем на голову и начала карабкаться вверх по склону. Хоть голова моя и облегчилась на половину волос, но шлем все равно был слишком тяжелым, к тому же смотреть через него, чтобы не повернуть шею, можно было только вперед.
Это не было игрой. Признавая правдивость слов Утреда, я все же собиралась заставить его сделать то, что хочу. А добиться этого можно было, только отняв то, чем он дорожит.
Должно быть это выглядело любопытно. Утред не останавливал меня, пока после некоторых трудов я не оказалась на вершине, и только тогда последовал за мной. Я сняла шлем и снова побежала туда, где оставила несчастную Фритствит. Утред следовал за мной не спеша, но следовал.
– Иди туда, – на самой кромке леса перед нашей стоянкой я передала ему украденный шлем.
– Иди за мной, – ответил он, принимая его.
Утред Безбожник не обнажив мечей пошел вперед, а я, теперь уже с опаской, стараясь держаться за спиной, побрела за ним. Это был особый страх, несравнимый ни с каким другим страхом. Когда я провинилась и моя вина была обнаружена, это был не страх, когда ночные тени заставляли сжиматься в комок, это был не страх, даже когда я бежала по лесу, а потом под лодкой ожидала собственной участи, это тоже был не страх. Его не знают только невинные младенцы и блаженные, ведь в большей или меньшей мере мы все его рабы. Одни его называют Господней волей, другие переплетением нитей судеб, но суть остается одна: есть события, над которым мы не властны. Миг между принятием того, что нельзя уже изменить, и надеждой, что все обойдется, есть самый непреодолимый страх.
Отлетая, зловеще каркнул ворон, недовольный, что его вместе с сородичем спугнули с места пира. Пока что птиц интересовали остатки еды у костра, но позже они наверняка надеялись полакомиться и мертвецами. Печальнее всего, что среди будущей добычи они приметили и несчастную Фритствит. Ее рот был приоткрыт, в уголке губ запеклась кровь, невидящие глаза смотрели куда-то в небо.
Я стала на колени рядом с покойницей, прикрыла разорванным платьем ее рану и обнаженную грудь.
– Как такое могло произойти?
– Они следили за вами. Груженный золотом обоз с малой охранной – слишком уж соблазнительная цель.
Мне сложно было принять, что Фритствит была изнасилована и убита не врагами-чужеземцами, а саксами, такими же, как она, как те три стражника, что нас сопровождали. Утред по-свойски разочаровано расхаживал возле пустых сундуков, а меня просто-таки пронизала злость: он воин, он видел множество смертей, но эти смерти особенные, наглые, несправедливые, а он настолько равнодушен, как вроде все происшедшее вполне объяснимо и обыденно.
– Ты тоже устремился за легким золотом?
От такой мысли хотелось зарычать, превратиться в чудовище, разметать все здесь.
– Да, я шел по вашим следам, но не успел.
Он подошел ко мне, но я не обернулась – поправила волосы Фристсвит, отогнала от нее назойливую мошку.
– Можешь не сожалеть. То золото, что мы везли, не заслуживало твоих усилий. Зато их кровь не замарала твой меч.
– Что ж, если и были сокровища, они достались не мне, не церковникам, а успевшим сбежать голодранцам, – плеча коснулось нечто твердое, я дернулась и обнаружила, что Утред отстегнул от пояса короткий меч и протягивал его мне. Он тут же пошел в дело: сжав волосы в пучок, я сделала их еще короче, но зато одинаковой длины.
– Так лучше, – согласился Утред. – Как защититься им, ты уже знаешь.
– Ты куда?! – возмутилась я, хотя хотела кричать: «Только не оставляй меня одну! Я сомкну губы и больше не стану попрекать тебя! Только не бросай меня здесь!»
– Некоторых из них нужно похоронить, – Утред кивнул в сторону мертвецов.
– Я с тобой!
Он не возражал.
Мужчин мы уложили в одну могилу.
– Он был одним из стрелков на "Хеахенгелеме", – пояснил Утред об одном из мертвых воинов, самым старшим из тех, кому было поручено сопровождение. Не помню, как его имя, мы заманили его на корабль хитростью. Для морской качки он был не создан, но все же ухватился за немалое жалование.
«Хеанхельмом» назывался один из флагманов моего отца. Когда-то Утред командовал им, так как знался с датчанами и обучился от них морскому делу, этим опытом он делился с солдатами Уэссекса. Однако, воспользовавшись кораблем в походе против христиан бриттов, он потерял эту должность. Монах Ассер, рассказывая нам о землях Англии и ее народах, как-то упомянул о бесчестных деяниях Утреда, предательски воспользовавшегося доверием Альфреда и укравшего корабль. Ассер воочию видел, как, вступив в сговор с колдуньей Королевой теней, Безбожник Утред предал короля Передура, объединившись с его врагом, язычником Свейном. И все же Свейн погиб при Этандуне, и погиб не без участия Безбожника. Значит, если и была на нортумберийце вина, то он искупил ее кровью врага.
Для Фритствит я сплела венок из ромашек, чтобы украсить ее чело, как будто она невеста, на плечи ей накинула свой плащ, только брошь дракона оставила себе: не понравилось бы после всего ей такое украшение.
Убитый Утредом разбойник остался непогребенный на съедение диким зверям. Но, похоронив покойников, вместе с ними не удалось упокоить попранную справедливость и жажду возмездия: один против четверых. Оказалось, не один.
Неодобрительно окинув меня взглядом от макушки до ног, Утред велел оставаться возле разоренной повозки. В этот раз я решила сохранить гордость и не плестись за ним следом, ведь мне было над чем подумать и без взращивания негодования от пренебрежения собственной персоной. Прежде чем уйти, Утред предал мне послание, запечатанное королевской печатью.
При самом тщательнейшем осмотре снаружи послание казалось подлинным. Вскрыв его, раскрылась и правда о том, кто написал его, и почему оно было доставлено именно мне.
«Госпожа Этельфлед, – это была рука Виллибальда, и словно его мягкий голос звучал между строк. Не было загадки в том, как монах завладел печатью: отправляясь в дорогу, отец оставлял ее на хранение доверенной особе – проверенному божьему человеку, – но и речи не могло быть о том, что тот ею воспользуется. Виллибальд наверняка давал отчет, чем это грозит ему, но все же рискнул ради растерянной девчонки, однажды заглянувшей в тихий скрипторий. – Я не успел переговорить с твоей матерью, госпожой Этельсвит, о твоих сомнениях до твоего отъезда. Помня об обещании не оставить тебя в сомнениях, я позволил смелость просить помощи господина Утреда, величайшего из воинов, которых мне довелось встречать. Если твой выбор – подчиниться воли отца и выйти замуж – доверься этому человеку. Если же ты укрепилась в вере, попроси его сопровождать вас до Винтанкестера или же отошли, но не обидь неблагодарностью. Покажи письмо Селвину – он старший в вашем отряде, – растолкуй как выгодно тебе, потом при возможности незаметно сожги, как будто оно затерялось в дороге. Будь благоразумна и действуй осторожно и обдуманно. Благослови и надоумь тебя Господь, дитя».
«Госпожа Этельфлед», какое строгое начало, и «дитя» в финале. Я думала, что после всего происшедшего разучилась улыбаться. Талант Виллибальда скоро и ровно писать сыграли с ним дурную шутку. Он писал за отцом, в путешествии писал за нортумберийским королем Гутрумом, принявшим христианское имя Этельстан, писал за Ассером и стал косноязычным, когда пришлось писать за себя. Хотя, судя по всему, и в этот раз за его спиной стоял некто, диктовавший ему хитрый план моего спасения из монастырских стен. Что значит «не обидь неблагодарностью»? Может, то, что вместе с письмом должно пропасть и некоторая, если не вся часть золота, что мы везли? Не зря Утред потом так интересовался сундуками.
Улыбка сошла с моих губ. Мой спаситель шел не по моему следу, а по следу золота. Это справедливо: за все нужно платить. Вот только теперь мне нечем его «разумно отблагодарить».
Костер, где наш отряд варил нехитрую снедь, уже почти догорел. Я оживила его, подбросив сухих трав, а потом веток. Когда пламя разгорелось достаточно и заплясало красными языками, бросила туда послание от Виллибальда. Огонь не сразу принял жертву: долго пробовал, ласкал – в нос попал запах паленой шкуры ягненка. Вот тут меня как иглой кольнуло. Сначала коротким мечом, потом руками я выкатила послание, подула, притоптала, а затем, чуть ли не обжигаясь, сунула за пазуху. За сегодняшний день меня предавали дважды: сначала мать, потом соплеменники. Я верила, что Виллибальд – друг, но, если он обманут, это послание спасет его шею. Я же выявлю отцу предателя.
А в котелке над костром осталась почти нетронутая похлебка из козленка, но только я протянула нож, чтобы поддеть кусочек мяса, как позади меня прозвучало:
– Надень это.
– Ты предлагаешь мне одежду убитого тобою мальчишки?! – мое возмущение вылилось в крик, поскольку я узнала наряд.
– Ты убила, – холодно осадил меня Утред, а потом внезапно похвалил: – Хороший удар.
– Как такое могло произойти? – это не Длань Господня избавила меня от преследования, а моя собственная рука и шпилька. Я с удивлением рассматривала ее, теперь сжимающую расчехленный нож. Наверно, нарушив заповедь «не убий», следовало испытывать раскаяние. Или ликование от хоть малого, но возмездия. Ничего. Как будто я прихлопнула назойливого комара. Много лет позже я все же поняла, что Плукка стал той рекой между двух берегов: невинной девочки, живущей мечтами, и жестокой властительницы Мерсии. Я забываю лица и имена ушедших врагов и друзей, но только не его.
– Повезло. Иначе бы лежала в могиле, как твоя служанка, – Утред пихнул ненавистные тряпки мне в руки, а я, закусив губу, неожиданно их приняла.
– Ты хочешь, чтобы я при тебе переодевалась? – огрызнулась я.
– Не искушай, бесполезно. Я помню тебя почти младенцем. Мои глаза никогда не увидят в тебе женщину, – а моя рука под сапогами и одеждой убитого разбойника сжимала нож. Очень неразумно Утред не отнял его. Он понял это или то, что речь его была оскорбительной, но он улыбнулся и добавил примирительно: – Мальчишка, пусть и смазливый, привлечет меньше внимания, чем красивая девушка в роскошном платье.
– Разве ты не защитишь меня? – его улыбка сотворила какое-то непонятное волшебство. Один удар сердца назад я готова была убить его, а теперь улыбнулась в ответ.
– Если ты согласна принять мою защиту.
– У меня нет другого выбора.
– Тогда поторопись.